Мужчина с альтэр эго пожал плечами.
— Сейчас она со мной. Вот что важно.
Оборотни — коварный, опасный подвид, и это справедливо как для тех, кто свободно перемещается под луной, так и для запертых здесь, в тюрьме. Но Надзиратель нашел способ, как держать их сущность под контролем… такой же, как и всех остальных узников. Тяжелый стальной ошейник, застегнутый на массивной мужской шее, мешал дематериализации и превращению.
— Шакал, лучше беги. — Желтый глаз подмигнул ему. — Не хочу тебе проблем.
— Просто выключи его. И мне не придется тебя спасать.
— А кто тебя просит.
— Совесть.
— Не знаю такую.
— Счастливчик. Без нее жить намного легче.
Оставляя приятеля в одиночестве, Шакал продолжил путь, минуя свою камеру и выходя в главный коридор. По мере приближения к Улью, плотность воздуха возрастала, его синусовые пазухи были заполнены запахами заключенных, уши — тихим шепотом, сквозь который прорывались первые крики, от которых волосы вставали дыбом на затылке и напрягались мускулы плеч.
Когда он вышел в огромное открытое пространство, его взгляд устремился поверх тысяч нечёсаных голов к трем окровавленным бревнам, цементом припаянным к каменному выступу. Узник, прикованный к центральному столбу, бился в цепях, налитые кровью глаза были распахнуты в ужасе и устремлены на плетеную корзину у его ног.
Что-то шевелилось в этой корзине.
Два стражника в чистой униформе черного цвета стояли по обе стороны от подсудимого, на их лицах застыла маска ледяного спокойствия, вселяющего истинный страх: оно сообщало, что жизнь для них не значила ровным счетом ничего; им было плевать, выживет узник или умрет; они просто выполняли свою работу и в конце смены возвращались в свои комнаты, и их совесть нисколько ни трогало понимание того, какую боль и вред они причиняли, выполняя свои обязанности, сколь извращенными они бы ни были.
Тупому волку стоило принять это во внимание, когда он так откровенно нарушал гребаные правила.
Толпа отщепенцев гудела под действием всплеска адреналина, тела бились друг о друга, они крутили головами, переговаривались, жаждали зрелища. Надзиратель периодически устраивал показательную порку, отчасти — ради кровавого представления, отчасти — в воспитательных целях. Если спросить любого заключенного — мужского или женского пола — они ответят, что ненавидят регулярные публичные пытки, но это будет ложь, по крайней мере, отчасти. В унынии и безнадеге, убивающей душу, подобные зрелища давали передышку, это театральное шоу было любимой программой многих… с другой стороны, на местном Бродвее другого не показывали.
В отличие от остальных заключенных, Шакал перевел взгляд в сторону каменного выступа. Он ощутил, что этой ночью Надзиратель присутствовал лично… или, сейчас был день? Он не знал, светило ли солнце или же луна.
Присутствие главного было в новинку, и Шакал гадал, кто еще заметил Надзирателя. Наверное, никто. Надзиратели всегда оставались в тени, но любили подобные проявления власти.
Когда один из стражников поднял крышку корзины, Шакал закрыл глаза. Ужас пронзил его до глубины души, когда он услышал пронзительный крик, пронёсшийся по Улью, и почуял последовавший за ним запах свежей крови.
К черту, он должен выбраться отсюда.
Он внутренне умирал. У него совсем не осталось веры, любви, надежды на то, что что-то измениться.
Но потребуется чудо, чтобы сбежать отсюда. И жизнь научила его, что на Земле чудес не бывает. Да и в Забвении крайне редко.
Когда толпа зашлась в речитативе, а нос забился от запаха крови, Шакал развернулся и, пошатываясь, ступил в основной туннель. Даже в своем отчаянии и несмотря на тысячи мужчин и женщин на арене, он чувствовал взгляд, следивший за его отступлением.
Надзиратель смотрел на него не сводя глаз.
Всегда смотрел.
Глава 2
Колдвелл Нью-Йорк
Принимая самое важное решение этой ночи, Рейдж считал свою жизнь удавшейся во всех смыслах:
— «Роки-Роуд»! — объявил он. — Однозначно — «Роки-Роуд»!
Когда он достал две чашки и две ложки, предназначенные для особых целей, его дочка Битти заглянула в старомодный чемодан-морозильник и достала выбранное им ведерко в полгаллона. Потом, прищурившись, посмотрела на примерно тридцать других вкусов в ассортименте.
— А что ты хочешь сегодня? — спросил Рейдж, прислонившись бедром к столешнице, выжидая.
Запрещено вмешиваться в процесс выбора мороженого. Сколько бы ни ушло времени, каким бы ни был результат, это — сакральный момент, слияние настроения, желания и капризов, нельзя подгонять или влиять на другого, даже если вас связывали родственные узы.