Университетские власти, разгневанные своими неудачными попытками приучить Ильича к дисциплине, пришли к выводу, что свободу его действий можно существенно ограничить, если сократить пособие, высылаемое ему отцом. Однако, когда они попросили Рамиреса Наваса проявлять меньшую щедрость, тот возмущенно ответил, что его сын никогда ни в чем не нуждался. “В университете существовало нечто вроде полиции нравов, — вспоминает Привалов, — и считалось, что ночью студенты должны либо заниматься, либо спать…”
Как — то ночью дежурный по общежитию открыл комнату Ильича и обнаружил целую батарею пустых бутылок и стаканы, в то время как никого, кроме венесуэльца, в комнате больше не было. Дежурные открыли дверь платяного шкафа, и из него выпала совершенно пьяная обнаженная девушка, сжимавшая в руках свою одежду. На вопрос, что она здесь делает, девушка ответила: “Выражаю свое сочувствие угнетенным!” Скорее всего, она была проституткой. Следующую девицу Ильич даже не удосужился прятать в шкаф. Он просто выбросил ее из окна не то со второго, не то с третьего этажа. Слава Богу, она была одета, так как внизу был двухметровый слой снега. Она не пострадала и, встав, принялась осыпать Ильича проклятиями.{41}
Все эти выходки вольнолюбивого студента свидетельствовали о его неумении, по крайней мере до тридцатилетнего возраста, поддерживать с кем-либо длительные любовные отношения. “Я люблю женщин, — говорил Ильич. — Люблю веселую жизнь. И дело тут не только в сексе. В конце концов я люблю и очень ценю дружбу. У меня не такой уж обширный любовный опыт…И в то же время я влюбляюсь как мальчишка и могу любить в одно и то же время нескольких женщин”.{42}
Соня Марина Ориола стала исключением из этих правил. Кубинка, пережившая неудачный брак, она была единственной большой любовью молодого Ильича. “Я очень люблю женщин, но не люблю терять самообладания. С Соней я занимал подчиненное положение. Мы были одним целым”.{43}Выходцы из Латинской Америки, чувствовавшие себя несчастными в Москве, они очень походили друг на друга. Много лет спустя Ильич вспоминал, что именно Соня приучила его к сигарам. Однако их роман завершился, и Соня вернулась в Гавану, где в 1970 году родила дочь, когда отцу исполнилось 20 лет. Несколько раз Ильич писал Соне, прося ее хотя бы сообщить ему имя дочери — он хотел, чтобы ее тоже звали Соня, как и мать, — но ответа он не получил. Когда пятнадцать лет спустя — к этому времени Ильич уже дважды был женат ~ французский судья спросил его, был ли он женат на Соне, Ильич оставил этот вопрос без ответа. Однако судья неправильно произнес ее имя, спросив, был ли Ильич знаком с женщиной по имени Соня Мария (вместо Марина) Ориола, поэтому ответ Ильича прозвучал более чем насмешливо: “Я не знаю женщин с таким именем. Я знаком с несколькими Сонями, в частности так зовут мою кузину. А названная вами особа, скорее всего, попросту не существует”.{44}
Учебная программа интересовала Ильича гораздо меньше, чем левацкая политика, в чем он с готовностью признавался: “Я выработал собственную культуру, путешествуя по России и другим странам. Я научился пользоваться диалектическим методом Маркса. Это необходимо любому революционеру”.{45}Однокурсники отмечали его страсть к марксизму, которая носила скорее романтический оттенок, нежели идеологический. Представитель компартии Венесуэлы счел юношу многообещающим. Однако, когда член политбюро доктор Эдуардо Гальегос Мансера предложил ему занять пост представителя партии в Бухаресте, Ильич отказался. Как и отец, Ильич предпочел подальше держаться от партии и отклонил предложение доктора Мансеры.
Его отказ не прибавил к нему любви коммунистической партии Венесуэлы, а оказанная им поддержка повстанческой фракции еще больше запятнала его имя. Начиная с 1964 года, после того как молодой командор Дуглас Браво, возглавлявший вооруженные силы партии и исповедовавший идеи Че Гевары, отказался подчиниться официальной линии партии, Венесуэла снова превратилась в бурлящий котел. Политическая линия партии предполагала, что от вооруженной борьбы как метода революции следует отказаться в пользу “широкого народного движения за прогрессивные демократические перемены”. Буря грянула в конце 1960-х, когда Браво вышел из рядов партии. Ильич, продолжавший учиться в университете им. Патриса Лумумбы, горячо поддержал Браво “как истинного революционера”, что привело в начале лета 1969 года к его исключению из рядов Союза коммунистической молодежи Венесуэлы, первого политического движения, к которому он примкнул.