— Зависть, корысть, лень — чуждые душе понятия. А потому будь доволен всем, что дает Бог, да трудись честно, — говорил обыкновенно он.
— Зачем тебе пытаться исправить людей? — недоумевали старики. — Занимайся хозяйственными делами, а на распри закрой глаза.
— Можно закрыть глаза, но глаза души как закроешь? — отвечал молодой волостной в витиеватом стиле, присущем степным мудрецам. — Можно придержать язык, но мысль удержать невозможно. Помыслы должны быть чистыми, а дела благими.
Между тем ранней весной 1879 года в семье случилось долгожданное событие. Мауен родила первенца, крепенького малыша, появление которого на свет перевернуло представление Шакарима о смысле жизни.
На празднование собрался весь аул. Приехал в качестве дорогого гостя любимый дед Кунанбай. Он долго изучал Коран, шевеля губами синхронно с движением пальца по строкам. Ему предстояло дать имя новорожденному. Не мудрствуя лукаво он, как чаще всего и делал в таких случаях, искал имя в священной книге и торжественно нарек первенца именем Абусуфиян (1879–1925), заимствованным из Корана.
Окрыленный Шакарим с удвоенной энергией втянулся в обязанности волостного. Без устали ездил из аула в аул, заряжая жителей оптимизмом и каким-то особым вдохновением, более уместным, вероятно, в поэтическом творчестве. Но и в общении с людьми воодушевление шло на пользу делу. Его встречали с улыбкой, радовались молодому волостному, слушали речи о свободной жизни и дивились планам, которые он составлял так, будто впереди было по меньшей мере сто лет жизни.
Удивительное дело, в Чингизской волости в годы правления Шакарима в самом деле воцарилось благоденствие. Относительное, конечно. Соседи как-то меньше стали ссориться из-за выпасов. Слабые хозяйства окрепли, появилась надежда увеличить поголовье скота. Кровавые столкновения, сопровождавшиеся барымтой — кражей скота, прекратились вовсе.
Вообще из литературных описаний того времени можно вообразить, что тобыктинцы чуть не ежегодно яростно бились за выпасы и места под зимовки и жайляу. Волостные управители и зажиточные скотовладельцы в романе «Путь Абая» неустанно обижают слабые аулы бедных родов. Однако если б схватки так часто происходили в реальности, от рода Тобыкты остались бы одни воспоминания. При непрерывных распрях кочевое общество давно распалось бы, разорванное изнутри.
На самом же деле консолидация традиционного казахского общества была высока. Что его скрепляло? Разумеется, в первую очередь — традиции. Люди гораздо чаще, чем можно представить, открывали двери путникам и встречали накрытым столом нуждающихся родичей. И уж точно баи не отбирали, словно драконы, у бедноты имущество, скот, выпасы. Доброта и милосердие в традиционном обществе не были пустым звуком, ибо главенствовали законы кочевья, передаваемые из поколения в поколение. Отсюда — легендарное терпение казахского народа, дополнительный запас прочности, позволявший стоически переносить трудные времена.
А литературное представление о казахах как недружных людях бытует до сих пор. Хотя в массе своей народ не таков. Веками в нем пестовалась этика взаимовыручки. Зажиточные родоправители всегда следили за сохранностью рода и первыми спешили на помощь терпящим нужду. По сути, они богатели не столько для своего благополучия, сколько ради процветания рода.
Зима 1879/80 года принесла очередное испытание кочевому народу. Лютые холода спровоцировали джут — бескормицу и падеж скота вследствие гололедицы. Казахи не заготавливали обычно корма на зиму, полагаясь, по традиции, на тебеневку — зимнее пастбище под снегом. Название «тебеневка», от казахского слова «тебу» — бить ногой, говорит само за себя. В гололедицу животное лишается возможности пробить копытом снег и добраться до остатков прошлогодней травы.
Джут в кочевом обществе сродни экономическому кризису в современном государстве. По подсчетам русской администрации, в тот год в казахской степи погибло 12,7 миллиона голов скота, это около 80 процентов от общего поголовья. В Акмолинской области пало 820 тысяч голов, в Тургайской — более 1,5 миллиона. В Семипалатинской области потери оказались меньше, а в Чингистау мороз не продержался и недели, пошел на спад. Это спасло поголовье.
Шакарим в первый год правления, следуя опыту Абая, начал налаживать в волости сенокос, словно предчувствуя джут. За несколько лет до этого Абай опробовал в своем хозяйстве в Акшокы силосование кормов, о котором вычитал в одном из русских журналов. После сенокоса Абай распорядился измельчить кормовую траву. Ее погрузили в яму, уплотнили, накрыли ветками, травой. Сверху присыпали солью и засыпали землей. В тот год Абай забыл про запасы. Поскольку зима выдалась мягкой, скот прожил на тебеневке. Каково же было удивление домочадцев, когда в следующую зиму вскрыли силосную яму. Корма сохранили сочность, словно трава была только что скошена.
При первой возможности Шакарим тоже занялся силосованием. Часть скошенной травы пошла на сено. Оставшуюся погрузили в яму по методу Абая. В зимнюю стужу пригодилось и то и другое. Но кормов хватило лишь на заморозки. Если бы холода продержались дольше, не миновать беды. Тем не менее предвидение джута существенно повысило авторитет Шакарима, принесло славу провидца, которой он, по обыкновению, не придавал значения. Зимой продолжал ездить по аулам, поскольку положение хозяйств вызывало тревогу. Вел беседы с земляками, интересовался у стариков тонкостями семейных родословных. Выказывал большую осведомленность и в самых простых, и в поистине вселенских вопросах. Говорили про Абая, точнее, про его стихи, которые не давали покоя уму, смущали душу каждого жителя Чингистау глубиной, выразительностью и точностью мысли.
А с наступлением холодов Шакарим осел дома, на зимовье в Карашокы. Забот в домашнем хозяйстве и зимой было невпроворот. Он чинил утварь, сколачивал новые пристройки для скота, ковал железные детали упряжи. В один из вечеров, чтобы употребить с пользой время, решил обустроить небольшую библиотеку. Книги подбирались давно, с любовью и особым расчетом. Намерение написать историю казахов и других тюркских народов не прошло. Напротив, оно окрепло и обрело реальные очертания. Не без содействия Абая в распоряжении Шакарима были книги арабских историков, которые он изучал вдумчиво и внимательно, как истый исследователь.
Абай собирался представить и другие книги по теме: «Родословную тюрков» Абулгази Бахадур-хана, «Историю тюрков» Наджипа Гасымбека, а также самое старинное из известных исследований по истории тюрков «Кудатку билик» — поэму Юсуфа Баласагуни «Благодатное знание», памятник тюркской литературы XI века.
В ожидании обещанных древностей Шакарим любил перечитывать знаменитую книгу ат-Табари, исламского историка и богослова времен халифата, «Тарих аль-расуль ва-ль-мулюк» — «Историю пророков и царей» (полное название — «История царей и их жизней, рождений пророков и известий о них и того, что случилось во время каждого из них»). Ат-Табари, которого именуют отцом мусульманской историографии, закончил этот труд в 914 году. У Шакарима имелись две версии книги: одна на арабском, другая на древнетюркском, так называемом чагатайском, языках. За их сравнительным изучением он провел немало вечеров.
В автобиографической «Жизни Забытого» осталась такая отметка: