Почетное место на книжной полке заняли рукописные копии поэм и стихов поэтов Востока — Хафиза, Фирдоуси, Саади, Физули, Низами. Рядом — бережно обернутые в чистую бумагу томики «Тысячи и одной ночи». На верхней полке расположился Коран. За ним книги по мусульманскому праву, как и у матери Толебике, — «Гибадат исламия», «Мухтасарын».
Были среди рукописных сборников записи изречений Конфуция, которого образованные казахи называли на свой лад — Кунфузы. Прошитый суровой ниткой сборник подарил Абай после памятного волостного съезда. Читая зимними вечерами при свете масляной лампы сентенции китайского мудреца, Шакарим поражался, насколько они близки его собственным жизненным принципам.
«Подлинная доброта вырастает из сердца человека. Все люди родятся добрыми», — читал он и восклицал: «Истинно так!»
«Не зная, что говорят люди, нельзя узнать людей. Когда ты видишь доброго человека, старайся превзойти его. Когда видишь дурного — изучи свое сердце», — советовал Кунфузы.
Опыт работы управителем волости породил такое множество мыслей, что в какой-то момент, читая Конфуция, Шакарим стал быстро, точно в горячке, записывать фразы, вспыхивавшие в голове. «Кто не смог запретить себе язык лжи, тот не сможет отказать себе в злонамеренности», — записал он. Открыл Конфуция и тотчас нашел ответ: «Лучше зажечь одну маленькую свечу, чем клясть темноту».
А ведь так и есть. Можно сколь угодно ругать темный народ, но ничего не изменится, пока ты не внесешь малую толику в его образование, думал Шакарим. С этого дня, читая книги философов и поэтов, он записывал свои мысли. Название «Значимые слова» дал записям позже, пополняя их запас из года в год до конца жизни.
Так подбиралась библиотека, которой впоследствии он очень гордился. Книг пока было немного, но казались они ценнее жемчуга и злата. В одном из стихотворений 1905 года Шакарим вспоминал, как, окунувшись в книжный мир, впитывал мудрость веков:
Ступени духовного восхождения Шакарима, кроме турецкого, на который были переведены науки, составляли поэтическое слово о тайнах мироздания и русский язык как метафора очищения.
Шакарим вновь потянулся к стихам, стал писать и уже не оставлял это занятие никогда. Стихи нужны были как воздух, как некая кристаллизация образа, довершающая безостановочную работу мысли, как емкая, лаконичная форма, в которую необходимо облечь теснящие грудь слова. Без стихов и песен жизнь в степи была бы совсем уж обыденна.
Сочинив стихотворение, он неизменно брал в руки домбру и подбирал мелодию, созвучную ритму строк. Напевал творения под домбру, придавая им неповторимо своеобразную огранку. Песни легко запоминались слушателями.
В те годы он еще не желал страстно сочинять драматические произведения. Не жил иллюзиями, не витал в облаках, не питался одними лишь фантазиями, к которым склонны жители необъятной и загадочной степи. Вымысел для них не только игра ума. Казахи вечно придумывают истории, воображая себя творцами или героями, находя в них, вероятно, оправдание собственного существования. Но Шакарим был лишен мифотворческого настроя. Его лирика отличалась более философией, нежели художественной таинственностью. Жизнь приучила мыслить конкретно, чему способствовала работа волостным управителем. Руководство большим хозяйством не оставляло места фантазиям. Образное мышление лежало в основе стиля, этого было не отнять. Однако сюжетные изыски и сказочные перипетии не просились пока на бумагу.
Стихи его точны, емки и конкретны. Он смело читал их народу, когда разъезжал по аулам, призывая сородичей к благочестию. И поэтические памфлеты имели необыкновенное воздействие. Ему внимали и верили, хотя в своих стихах он по традиции, уверенно развитой Абаем, темпераментно обнажал людские пороки, не щадя земляков, поступки которых служили объектом пристрастного разбора. В большом стихотворении «К молодежи», которое датируется 1879 годом, но дополнялось и перерабатывалось в последующие годы, Шакарим суров, как мороз в степи, безжалостен, как знойное июльское солнце:
Пороки, описываемые Шакаримом, существовали во все времена. Они легко идентифицируются, выделяясь на чистом полотне жизни. И при известной храбрости не требуется вроде бы больших усилий, чтобы их осмеять.
Однако поэзия — совершенно иная субстанция, нежели проза жизни степняков с непростым бытом и тяжелым скотоводческим трудом. Если бытие в их представлении — это обыденный отпечаток вечности, то поэзия — хрустальный образ чуда, озаряющий тусклую жизнь волшебным блеском. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, как и в стихах Абая, простые, но ясные нравственные конструкции Шакарима, облеченные в поэтическую форму, имели успех среди слушателей:
Впрочем, филиппика «К молодежи» посвящена не столько отрицательным нравам, достойным презрения, сколько отношению сородичей к Абаю. О ком мог говорить Шакарим в одном из первых своих крупных произведений? Разумеется, об учителе, который, по мнению впечатлительного ученика, был абсолютно самостоятельным мыслителем, не похожим ни на книжных мудрецов, ни на умудренных жизнью осторожных и эгоистичных степных «пескарей».
Прозрачная метафора не может скрыть пиетета перед учителем. Шакарим его боготворил. Никому еще — по неискушенному мнению ученика — не удавалось отобразить в стихах кочевую жизнь в столь богатом разнообразии, никто не живописал ее с такой пылкостью, как Абай. И никто не мог с той же ясностью понять и описать хаос и убожество мира. Его ум — сокровищница драгоценных мыслей. Но добраться до нее стоит больших усилий. Для этого надо знать путь к Абаю и иметь желание идти непростой дорогой до конца — вот смысл призыва Шакарима.