Дорога на Байкошкар петляет по холмам, пересекает хребты и долины, огибая заболоченные поймы неприметных с виду речушек. Местность под этим названием объединяет несколько равнин, разделенных невысокими хребтами. Где-то среди них прячется и сама речка Байкошкар. За последним холмом — долина Кенбулак, колыбель будущего поэта.
Это уютная равнина шириной не более пяти километров. Ограниченная холмами, она сегодня пустынна. Нет следов прежних аулов — их стерли дожди, ветры, время. И найти то место, где стояла юрта, в которой появился на свет Шакарим, кажется непосильной задачей. Хотя воображение может легко подсказать уму: вон там, у дальних склонов, паслись табуны лошадей и отары овец, а в низине стоял на жайляу аул Кудай-берды, отца Шакарима. И в одной из юрт в прохладную июльскую ночь появился на свет младенец, которого счастливые родители нарекли высокородным именем…
Глядя на эту пустынную равнину, трудно поверить, что в ту пору миллионы казахов жили не в городах и селах, как сейчас, а в степи и кочевали со скотом с зимних стойбищ на летние пастбища и отправлялись по осени обратно на зимовки. Чингистау был местом обитания многих тысяч семей, их оплотом, домом, стоянкой во Вселенной. Здесь сегодня царит безмятежный покой. Степь словно ожидает молчаливо исчезнувших своих обитателей. По долине гуляет ветер, разнося запах трав, который налетает волнами, как дыхание океана. Трели жаворонка в вышине едва слышимы, потому что их заглушает пение ветра — это вечная мелодия Чингистау, которой можно наслаждаться на вершине любого из бесчисленных холмов. Былинка ковыля в руке, сорванная в безотчетном порыве, роднит со всей степью, с прошлым и настоящим. Желтый цветок, спрятавшийся среди трав, кажется, уместил в себе судьбу Шакарима, волнующую и горестную, трагическую и возвышенную.
Родную землю, ту долину, в которой появился на свет, Шакарим почитал за святыню, обращая к ней самое сокровенное. В последний год жизни он написал такие строки:
Шакарим не столько озабочен предчувствиями, сколько создает парадиз родового гнезда. В картину возвращения «в старый двор», где «жизнь подобна раю», вложены такие существенности, как сердце и мысли поэта, отрада песен его и счастье одиночества, думы-слова и мудрость ожидания конца жизни. Он имел все основания, чтобы боготворить родную обитель:
Для казахов Чингистау не просто живописные склоны холмов, расщелины и луга вдоль множества речушек. Их древние названия аккумулируют быт и бытие: Щет (окраина), Караул (форпост), Кос (становье), Бузау (теленок), Кундызды (соболиное) и многие другие. Истершаяся за столетия народная память хранит не одни лишь названия досточтимых мест, но и носит в себе архетипы событий, происходивших в степи в прошлые века. Например, казахи отождествляют свою колыбель с образом Чингисхана, который, по народному поверью, останавливался в своих походах именно в названных краях. Это могло быть в 1219 году, когда будущий Потрясатель Вселенной пошел войной против хорезмшаха, разорив по пути Бухару, Самарканд и обратив в прах Ургенч, Балх, Бамиан, Нишапур. А перед этим он сровнял с землей Отрар и покорил другие города на Сырдарье.
Вторая остановка Чингисхана в казахской степи была более длительной — он провел в этих краях весну и лето 1224 года, возвращаясь из шестилетнего похода. Достоверно известно, что ставка Чингисхана прошла между Балхашем и Алаколем и утвердилась в благоприятной местности. Так почему этой местностью не мог быть Чингистау, богатый дичью, пастбищами, тенистыми долинами меж горных хребтов? Название горы Орда в северо-восточной части Чингистау, возможно, указывает на расположение ханской ставки.
У местных жителей в ходу легенда о том, что Чингисхана провозгласили ханом здесь, подняв на белой кошме на одну из горных вершин, именуемую ныне Хан-Биик. Легенду в конце XIX века письменно удостоверил Халиолла (Халел), сын Кунанбая и дядя Шакарима:
«Горы Чингистау отделяются долиной от стоящих групп Орда, Догалан и Чунай. Почти посередине горного Чингиз-тау возвышается отдельная гора под именем «Кхан». Об этих местах сохранилось у кайсаков следующее предание. В один из своих завоевательных походов, после покорения Кюрхана (Каракитайского), Темучин остановился у гор Чингиз-тау. Кайсаки решили принять его подданство. С этой целью они снарядили посольство, во главе которого стоял почтенный бий Майкы. Он со своими спутниками застал Темучина на ставке и поднес ему подарки. Это была единственная народность, подчинявшаяся Темучину. Тогда баксы предсказал, что он покорит многие народы и что он должен поэтому называться «Чингиз-хан», то есть великий хан, владетель мира. Темучин решил здесь же (на этой горе) переменить свое имя. Представители всех двенадцати племен, подчиненных Чингизхану, вбили на вершине горы Кхан по одному столбу, на них сделали подмостки, на которых устроили белый Шатер. Все бии во главе с Майкы внесли Темучина на гору на белой расшитой кошме, держась за концы, усадили в приготовленном Шатре. Во время этой торжественной церемонии народ и бии выкрикивали: «Чингиз-хан», «Чингиз-хан». С тех пор гора, на которой Темучин был провозглашен, есть «Чингиз-тау» (Халилулла. Киргизское предание // Московская иллюстративная газета. 1892. № 274).
Версию Халиоллы вроде бы подтверждает рассказ самого Кунанбая, главы рода Тобыкты, о башнях ставки Чингисхана, возведенных из толстых сосновых бревен. Эти башни своими глазами будто бы видели предки Кунанбая. Его рассказ зафиксировал ссыльный поляк Адольф Янушкевич (1803–1857), наезжавший по долгу службы в казахскую степь.
Да и Шакарим позднее, в 1911 году, повторил эту версию, добавив в своей книге «Родословная тюрков, киргизов, казахов и ханских династий», что настоящее имя Чингисхана — Темучин, а имя Чингис означает — могучий, великий. На основании подобных свидетельств ученые еще в советское время (в частности, Константин Юдахин) несколько иначе реконструировали имя Чингисхана: от тюркского слова «шын» (шин — чын) — истинный, настоящий. То есть Чингисхан — настоящий хан.
1
Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, перевод Ербола Курманбаева.