— Абай-ага, — с придыханием произнес Шакарим, — таким ружьем должен пользоваться настоящий охотник. А Магашу тринадцать лет, ему пока подойдет обычная двустволка.
— Не знаю, не знаю, насколько ты настоящий охотник. Сначала продемонстрируй свое умение.
Шакарим, забрав винчестер, тотчас отправился в окрестности горы Догалан. На счастье повстречалось стадо архаров. Удалось добыть двоих. Шкуры и мясо горных козлов он доставил в аул Абая.
— Что ж, винчестер, похоже, тебе подходит вполне, — сказал с улыбкой Абай. — Бери, дарю. Но не за охотничьи заслуги. А как подарок по случаю рождения сына.
Шакарим просиял. Да, конечно, месяц назад у него родился сын Гафур!
(С винчестером Шакарим не расставался почти до конца жизни. Винтовку конфисковали при аресте в 1930 году, но подбросили незадолго до смерти, в октябре 1931 года.)
О детских и юношеских годах Гафура, первенца Айганши, не сохранилось никаких сведений. Поэтому непросто понять, как в нем возник непоколебимый дух, сродни шакаримовскому, который возвел его в страшном 1930 году на «голгофу». Если судить по ряду воспоминаний сородичей, Гафур очень походил на отца характером — сдержанным и твердым. Очевидно, отец уделял много внимания сыну, занимался его обучением и воспитанием, развивая особое мироощущение. И с большой долей вероятности можно говорить, что Гафур был любимым сыном Шакарима. Именно смерть Гафура, ставшая символом его непокорности насилию, помогла Шакариму выстоять в конфронтации с властью и найти в себе силы подняться навстречу смертельной угрозе в 1931 году…
Рождение Гафура обозначило определенный перелом в жизни Шакарима. Предстояло серьезно заняться личным хозяйством. Необходимо было содержать растущую семью. В условиях традиционного способа производства это означало всемерное увеличение поголовья скота. Иного пути к семейному благополучию не было.
Но самой мучительной заботой стали постоянные размышления о необходимости определить творческий путь. Понятно, что цель любого осмысленного плана жизни — оправдание человеческого существования. Шакарим пока еще смутно, но неустанно размышлял о познании истины, достижении совершенства и поисках идеала. Этим общим парадигмам его философии пока не хватало конкретного наполнения в виде поступков и творений. В тот 1883 год два направления полностью завладели его умом: предания старины и каноны мусульманства. Исторические сведения давно просились на бумагу — с тех пор, как он начал собирать родословные казахских семей и родов. Много достославных историй о предках, о великом казахском хане Абылае Шакарим услышал от деда Кунанбая. Представления последнего о древней истории были простодушны и не всегда, возможно, отличались точностью, ибо основывались на прямой, устной и непрерывной передаче исторических сведений. Но это были поистине живые сведения. Родословная, собираемая Шакаримом, ширилась и в дальнейшем сложилась в отдельную книгу «Родословная тюрков, киргизов, казахов и ханских династий». Она увидела свет в 1911 году.
А пока Шакарим написал большое стихотворение, пожалуй, даже поэму «Дальние предки казахов», отразив в ней сведения о казахской истории, прародителях, пророках, ханах, правителях и батырах — от древних времен до джунгарского нашествия 1723 года.
Впоследствии он говорил Ахату, что считает эту вещь наряду с «Канонами мусульманства» слабой:
«В молодости я задумал написать родословную казахов, прочел родословные истории разных народов. Увидев, как под видом «отечественной истории» пишут о царях и ханах, я, подражая, написал стихами о ханах тюркского мира. Но и эта вещь не была подана научным языком».
Возможно. Но насколько научный язык необходим стихотворной форме?
Все же исторические сведения в «Дальних предках казахов» выглядят очень интересно и в определенном смысле почти безупречно.
А предания старины — второе направление интересов — Шакарим вычитывал из тюркских книг, узнавал из уст сказителей, улавливал из рассказов велеречивых старцев. Они складывались в цельные исторические повести и как будто сами просились в стихи. И поэт решил сочинить поэму о Нартайлаке и Айсулу — любовную драму на старинный сюжет.
Интерес же к мусульманству в прежнее время подогревали беседы с дедом Кунанбаем, последние годы жизни посвятившим распространению среди родных религиозных взглядов. Но сильнее повлияли беседы с Абаем, который к тому времени серьезно увлекся суфийской поэзией, внося в стихи элементы суфийской образности. Мысля о духовном перерождении сородичей, Абай выстраивал религиозно-этическую доктрину вокруг растворения в любви к Богу. В стихах он часто обращался к Богу через образ возлюбленной — это один из основных элементов суфийской культуры. Но при всем увлечении новой эстетикой он не принимал собственно суфизм, который предполагает аскетизм, отказ от всего земного и строжайшее следование ритуалам и обрядам. Религия только как ритуальное действо не устраивала Абая. Она, по его мнению, должна одухотворять людей, а не уводить от реальной жизни. Абай настолько видоизменял этику суфизма, что в его поэзии существенно терялась мистическая окраска.
Шакарим, вникая в суфийские элементы, рассыпанные в поэзии Абая, попытался воплотить их в стихотворении «Не стало истинно влюбленных…», которое можно считать посвящением любимой — Айганше. В нем отчетливо читаются сакральные образы суфизма: возлюбленная (жар — по-казахски) — это на самом деле Бог, истина (хакикат) — Творец или признание существования Аллаха, а яркий свет истины — сияние, исходящее от Бога. Впоследствии поэт включил это стихотворение в сборник «Иманым» («Моя вера»).
Несмотря на сакральный дискурс, ничто не мешает любителям поэзии отнести стихотворение к любовной лирике. Да, Шакарим утверждает, что любовь адресована не девушке: он влюблен в свет истины. Но в подтексте явлено тайное желание рассказать о земной любви, и в этом — особая прелесть произведения, приводимого нами без сокращения:
В герое, возвестившем граду и миру о своем явлении, «сошлось все», ожидаемое всеми. Но в отличие от всех (названных «вы») он сумел узреть «ясным сердца взглядом» любовь-истину. И отныне, как преданный своей даме паладин, он начертал на своем щите верности, что подлинный смысл сущего — в тайне дивной.