В августе 1885 года в возрасте восьмидесяти одного года умер дед Шакарима Кунанбай, последний официальный глава рода Тобыкты. Он давно отошел от дел, принципиально не участвовал в борьбе за власть волостного, считая ее недостойной его заслуг. Оставшиеся годы посвятил молитвам и осмыслению собственных религиозных воззрений и своего миропонимания. В последнее время болел, а потом вовсе не вставал с постели.
Вместе с Кунанбаем ушла целая эпоха. Ушло господство в степи глав родов, деливших на сферы влияния огромное степное пространство. На смену пришла новая административная структура, вынудившая казахов враждовать друг с другом за лучшие выпасы и луга на узком поле волостей. Клановая борьба за должность волостного с полномочиями, что было неведомо прежним главам родов, сулила солидное обогащение местным предводителям. Носители норм предшествующей патриархальной культуры уже не вписывались в новые правила игры. Поэтому уход такой личности как Кунанбай, человека, потерявшего регалии, но не уронившего достоинство в грызне за должности волостных, — это завершение целой главы в казахской истории.
Похоронив Кунанбая-кажы по мусульманским обычаям, помянув его добрым словом на поминальном обеде, гости разъехались, уверенные, что вернутся через год. У казахов принято было самые масштабные поминки по большому человеку — ас — устраивать в годовщину смерти. На такое мероприятие съезжалось большое число людей из самых отдаленных уголков казахской степи. Для гостей устанавливались сотни юрт. Устраивались игры, состязания в борьбе, скачки на длинные дистанции — байга. Скот шел под нож в великом множестве.
Обычай соблюдался не всегда — не каждая семья могла потянуть крупные траты. Но все же Кунанбай-кажы был не рядовым обывателем, да и сыновья его не ходили в числе нуждающихся. И весь год в степи говорили, что предстоящий ас, возможно, затмит знаменитый поминальный ас по Оскенбаю, который Кунанбай устроил в честь отца в 1851 году. Каково же было удивление казахов, когда через год, в августе 1886 года, они узнали, что Абай принял решение не устраивать ас по Кунанбаю.
В кругу родных он объяснил, что на ас приезжает слишком много праздных людей. На их обслуживание уйдут огромные средства, аулы рода потерпят невосполнимые убытки, и простые люди останутся без средств к существованию. «Предположим, мы угостим большое число людей, может, удастся накормить бедноту, — говорил Абай. — Но как люди будут жить остальное время года? Не лучше ли отказаться от аса и кормить бедноту весь год?»
Он распорядился доставить в Семипалатинск уже приготовленные родственниками к поминальному асу подарки и скот. Вместе с Шакаримом собрал в городской мечети служителей во главе с имамом и дал поминальный обед. Имам прочел молитву в память о Кунанбае. Вещи и продукты, как принято, раздали нищим и малоимущим.
Этим Абай ограничился. И вызвал пересуды в казахском обществе. Его хором обвиняли в том, что, отказавшись от проведения аса в память Кунанбая, он ломает многовековую традицию, объединявшую народ. Известный поэт Машхур Жусуп Копеев (1858–1931), житель не столь отдаленного Баянаула, ровесник, кстати, Шакарима, нашел, что Абай демонстрирует скверный характер. Свое мнение он выразил в заметке, опубликованной в газете «Дала уалаяты» 1 декабря 1889 года в виде отклика на публикацию стихотворения Абая «Лето».
«Как объявлено в газете читателям, один из опубликованных стихов принадлежит сыну Кунанбая, — писал Машхур Жусуп Копеев. — Из стихотворения понятно, что автор не беден. Однако не видно, чтобы он желал сделать для народа полезное дело… Мы слышали, что искусство господина Ыбырая (Ибрагима) выше искусства Кунанбая. И поскольку он подчеркивает, что богат, следовало бы подтвердить искусство делом… Вот мы сегодня не можем понять, жив или нет Кунанбай. Чтобы сказать, что Кунанбай, возможно, жив, нужны какие-то действия живого человека — их нет. А если человек умер, то об этом должно быть известие — его тоже нет».
Машхур Жусуп с издевкой намекал на промах, будто бы совершенный Абаем. По традиции весть о кончине уважаемого человека посылают соседям в виде приглашения на ас. Если приглашения нет, то как бы никто и не извещен о кончине. И как бы никто не умер. Или умерший не был известной личностью.
Нашлось еще немало недовольных, обвинявших потомков Кунанбая в скупости, нежелании потратиться на ас. Больше всех возмущались те деятели, которых громили в стихах Абай и Шакарим. Их недовольство подогревала поэзия: с каждым днем росла вероятность остаться в истории в качестве злодеев благодаря растущей популярности поэтических произведений сына и внука Кунанбая. Позже Абай отозвался на все выпады замысловатой эпиграммой, известной как «Ответ жителям Куреку», ею одной и ограничился:
По странному стечению обстоятельств Абая поддержала матушка Ботантай, вдова Кудайберды. Была она, как известно, резким, прямым человеком. «Как я только не грубила родным мужа, — каялась она после смерти Кунанбая. — Говорила, что мы остались сиротами, нам никто не помогает в делах. Но они терпели резкие слова, уважая нас. Мой язык доставал и до Кунанбая. Я ведь обвинила его в смерти Амира. Но после ухода Тате аруахи наказали меня, я ослепла. Тогда я пошла на его могилу, обняла надгробие, просила прощения. Взяла землю, потерла ею глаза. После этого стала видеть, мешает только бельмо на одном глазу. Тате был мусульманином, помогал бедноте. И он будет рад, если вы, вместо того чтобы зарезать весь скот на ас, накормите бедноту».
Отказавшись от проведения аса, Абай еще больше укрепил казахов во мнении, что он для них — человек-загадка. «Потомки Кунанбая просто вносят раскол в народ, — говорили обыватели. — Хотят весь год кормить бедняков. Но помогут бедноте — останутся недовольными богатеи, не приехавшие на ас. Невозможно угодить и тем, и этим».
Люди, рассуждавшие в подобном духе, были, вероятно, по-своему правы — такова особенность кочевого мышления. Казахи не могли взять в толк, как можно не провести тризну, не зарезать жертвенного коня. Но Абай был выше разумом. Он понимал, что на самом деле имеется цивилизационный конфликт. Традиция устраивать ас нисходит к тюркским корням казахского народа. Это древний тенгрианский обычай, пришедший из тех глубин веков, когда тюркские предки поклонялись Вечно Синему Небу, аруахам (духам предков) и Богу Тенгри. В XIX веке в условиях кризиса кочевого способа хозяйствования, испытывавшего известное давление со стороны оседлого земледелия, проведение аса способно было разорить любую кочевую семью. И Абай, отказавшись от очень затратного старинного поминального обряда в пользу мусульманского пожертвования неимущим, надеялся хотя бы таким образом остановить действие обременительной традиции. Ссылка на ислам, призывающий к скромности поминальных процедур, лишь обнажила конфликт тенгрианских и исламских традиций, который длился с незапамятных времен и протянулся до наших дней.
В том, что в казахской духовной сфере по сей день уживаются и тюркские, и исламские элементы, есть особый смысл. Играет свою роль архетип памяти, который не позволяет забыть ни о той, ни о другой религии.
На самом деле в хозяйстве Абая было достаточно средств для проведения аса. Но он давно задумал очистить в горниле своих нравственных исканий мировосприятие целого народа. И решил начать с себя, словно предчувствуя апокалипсис кочевой цивилизации, грянувший в первой трети XX века.
С 1887 года в течение двенадцати лет подряд Шакарим избирался бием и постоянно действовал на уровне волостных и старшин в решении различных конфликтных ситуаций.
Это не мешало быть вовлеченным в своего рода литературный процесс, который выстраивался вокруг Абая. Турагул писал («О моем отце Абае»): «…наступили годы, о которых можно сказать, что это было время просвещения. Отныне в беседах не было иных тем, кроме познавательных. Главным среди нас был Шакарим. Мы слушали Абая, как прилежные ученики, и, подобно шакиртам (ученикам) мусульманского медресе, спорили бесконечно об истине».