В этом авторском суждении Шакарим транспонирует проблемы духовного состояния своего времени на исторический контекст XVIII века. Отталкиваясь от реальных обстоятельств жизни Абая, поэт включает его имя в единый светоносный ряд героев — предков. Каждый из них являет величие духовного опыта человека и противостоит косной среде. Своим обращением к массе «вы» Шакарим подчеркивает, насколько катастрофична история казахов, потворствующих злу и невежеству.
Между тем Шакарим не скрывает своего отношения к описываемым событиям, и оно далеко не однозначно. С одной стороны, он — мусульманин по воспитанию и убеждениям. С другой — с молоком матери впитал этику кочевого мира казахов с почитанием традиций и законов тюркских предков. Поэтому Шакарим не осуждает Калкаман и Мамыр, но и не принимает безоговорочно их сторону. Точно так же категорически не осуждает Кокеная, блюстителя древних законов, которые в иной религиозной системе координат назвали бы языческими. Только в момент вынесения сурового приговора Калкаману автор не одобряет жестокость тобыктинцев, полагая, что это совершенно напрасное злодеяние.
Но то ли конь под Калкаманом оказался быстрым, то ли после смерти возлюбленной страдания земные вознаграждены были милостью небес, стрела Кокеная лишь ранила героя. Судя по мотиву его чудесного спасения, возможно заключить: сородичи видели лишь поступок влюбленных, а Бог видел их сердца. Калкаман тотчас отбывает на юг, в другие края, чтобы не вернуться никогда. Он без колебаний решил, что не будет жить среди тобыктинцев, которые обрекли любимую на смерть. Оставляя отчий край, герой предрекает:
Пророческое предсказание Калкамана вскоре сбылось. Весной следующего года джунгары (калмаки) вторглись в казахские степи. Злосчастие судьбы влюбленных станет злом обобщающей силы для всех. Поэма Шакарима о любви Калкамана и Мамыр обретает черты художественного свидетельства о факте исторической биографии народа:
«Историческое» мышление поэта проявляется в авторской позиции в финале поэмы. Он верит, что потомки Калкамана когда-нибудь прочтут поэму и обязательно найдут родных в Чингистау.
Рассказывают, как-то весной у Абая гостил мулла из семипалатинской мечети, разъезжавший с проповедями, как сейчас сказали бы, по регионам.
Приезжему мулле поэма «Калкаман и Мамыр», которую прочел Шакарим, очень не понравилась. По убеждению гостя, правоверные мусульмане не должны воспевать противоречащие шариату обычаи темных предков, поклонявшихся каменным идолам. О таких обычаях ничего не сказано в священной книге — Коране, а значит, им не место в «нашей» вере. Шакарим отвечал, что он не воспевает обычаи предков, а показывает, каково было действительное поведение людей того времени.
Решительно возражая, мулла напомнил, что не рассказами о заблуждениях старины нужно заниматься, а быть в имане — истинной вере. Только иман может привести людей к богатству. Поэтому следует соблюдать правила, составляющие основу. Правило первое: мусульманин должен принять Аллаха и верить в то, что он единственный Бог. Правило второе: ежедневно выполнять намаз и совершать молитву. Далее: делиться доходами с бедными, соблюдать священный пост и — желательно — совершить хадж.
— Все это мы хорошо знаем, молдеке, — прервал проповедника Абай. — Неплохо бы включить в правила и просвещение народа, тогда бы и вы научились быть терпимее к обычаям предков.
Мулла помрачнел и насупился.
— Впрочем, Бог уже дал каждому из нас разум, чтобы мы могли учиться и усваивать науки, — поспешил смягчить сарказм Абай. — Суть в том, что те, у кого нет истинных познаний, далеки от истинной веры. Я глубоко убежден, что без образования не будет у людей ни истинной веры, ни богатства, о котором вы говорите. Без знаний ни намаз, ни посты, ни паломничество не достигнут цели. Невежда может разбогатеть только разбоем. А я еще не встречал человека, который, добыв богатство разбойным путем, использовал бы его на благое дело. То, что добыто собачьим путем, и тратится по-собачьи.
Под впечатлением богословского спора позже Шакарим написал стихотворение, до сих пор вызывающее разночтения. Противопоставляя мулле, оплоту мусульманства в казахской степи, приверженца древней религии, он не собирался, конечно, воскрешать тенгрианство. Не хотел и прославлять старых богов, хотя они, как и греческие боги, видели рассвет мира. Шакарим интуитивно чувствовал беспредельную глубину достопамятных времен, вместивших несколько тысячелетий тюркской истории, но вместе с тем не думал и опровергать ислам.
Стихотворение актуально как послесловие к поэме «Калкаман и Мамыр», как ответ на ситуацию спора, навязанного Тартюфом в исламской тоге. И не только. Оно о двоеверии в Степи, о чем в свое время писал в Петербург Аполлону Майкову Чокан Валиханов (1835–1865). Возвращаясь к стихотворению Шакарима, отметим трехчастную композицию произведения. В первой части поэт портретирует образ «безумца»:
Представления такого верующего о том мире, в котором он живет, естественны и бескорыстны. Чего нельзя сказать о прагматичном и лицемерном мулле, который в путах алчности «губит свой век». Образу этого ханжи посвящена вторая часть стихотворения: