Совершенству нет предела, нельзя было забывать о повышении мастерства. Но чаще он сразу записывал стихи, застигнутый налетевшей, как весенний ветерок, вереницей образов и дум. В такие минуты очень кстати оказывалось обретенное умение уверенно слагать рифмованные строки.
Он мог писать в любых условиях, пристроившись с пером, бумагой и чернилами у ближнего холма, приспособив вросший в землю валун под письменный стол. А мог спокойно сочинять в юрте, в окружении игравших детей, когда домашний люд был занят хозяйственными делами.
Ахат хорошо помнил такие минуты:
«Отец модно одевался, одежда всегда была опрятной, чистой. Много не спал, был бодр, писал, сидя за круглым столом. Когда он писал или читал, не обращал внимания на игравших рядом детей. Он работал, а мы с младшим братишкой пристраивались на краю большого стола, ставили в ряд альчики. Бита то и дело попадала ему в руку или в чернила. Он говорил: «Тише», — и только. Детей отец любил. Если видел, что кто-то шлепал или бранил ребенка, говорил: «А ведь ругаешь потому, что забыл свои шалости в детстве!» Детей, которые играли с нами, всегда заводил в дом, кормил всех вместе, поэтому малыши тянулись к отцу. Но за провинности нас, конечно, ругал».
Шакарим писал эти строки ранней весной в юрте, глядя на шалившую малышню, перелистывая память и представляя, как завтра будет готовиться аул к выходу на жайляу.
Как знакома поэтам всех времен эта светлая печаль, словно сама собой возникающая в элегическом стихотворении.
В более поздней по времени, но близкой по духу поэзии Александр Блок почти так же сожалел: «Уж не мечтать о нежности, о славе, все миновалось, молодость прошла!» И Сергей Есенин грустил о том же: «Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым». И о чем-то своем, но похожем, бесконечно горевал Суинберн:
И все же, о чем печалился Шакарим, если вроде бы все в жизни складывалось благополучно? О том, что народный дух стал размываться. «Народ теряет цельность», — заключал Абай.
И год за годом администрация все более и более ужесточала контроль за соблюдением предписаний и законов империи.
Время шло, по лоскутной степи проносились ветры административных перемен. Ломались извечные маршруты кочевья, менялись необратимо родовые отношения, конфликты наносили непоправимый урон традиционному укладу. Казахский народ в массе своей не был знаком с русской культурой, сталкиваясь ежедневно лишь с имперским диктатом. Считалось, что народ зажат в тисках невежества и только новый порядок может устранить безграмотность.
И кто, как не поэт, мог прочувствовать надвигающуюся угрозу кочевью.
Это стихотворение вошло в изданный в 1912 году поэтический сборник «Зеркало казахов». Было в нем двадцать семь творений. Стихотворение «Жизнь, полная сожалений» из этого цикла Шакарим завершил таким пояснением: «Горьким языком поведал я об облике народа».
Несколько шире и, как обычно, очень лаконично смысл «Зеркала казахов», глядя в которое, по задумке автора, можно узреть портрет нации, раскрыт в поэме «Жизнь Забытого». Обратив внимание своих соплеменников на «тьму пороков», присущих им, поэт, как титан, сражающийся с морем бед, пытается объяснить, насколько узок круг патриархально-байских интересов общества. Мир переживаний Шакарима, живущего интересами народа, далеко не равен реально окружающей действительности. Тем не менее, думая о своей судьбе, он размышляет об отрицательных полюсах национального характера: