Читал книги по социологии, философии, все более сложные и интересные. Начал систематизировать записи по философским проблемам, которые делал с недавних пор. И в какой-то момент задумал написать критическую книгу по философии. Даже придумал название — «Три истины». И в этой связи все более углублялся в собственную концепцию бытия, которая неотвратимо складывалась в голове. Вот первая запись, вошедшая потом в книгу:
«Причинные истоки всего существующего — в безмерности познания, могущества и искусности творца. Мои обоснования:
Если следовать науке, то ничто из существующего не создается и не движется само по себе. Как они могут придать сами себе жизнь и движение? Этому необходима причина. Тогда могут сказать, что данной причине нужна другая причина, а ее, конечной причины, нет. В таком случае должна быть коренная беспричинная причина. И эта беспричинная причина и есть — Создатель. Такой беспричинной причиной могут считать атом, свет. Но ведь и они не беспричинны. И тут у меня такой довод: они наделены движением, которое поддается измерению. Измеряемая вещь не создается сама по себе. Если говорят, что движение происходит по законам притяжения и отрицания, то и такому движению нужна причина. И должен быть основатель подобного закона. К тому же у таких первооснов, как атомы, имеются мужские и женские начала. К примеру, сила вещества. Она двуедина, обе части нуждаются друг в друге, и какая же тогда логика в утверждении, что такая вещь существует сама по себе? Поэтому их первопричиной является беспричинная причина — Первосоздатель».
Читатель волен выбирать, как ему относиться к такому метафизическому, в сущности, тексту — поражаться широте самобытных интересов жителя степи или находить слабые места в суждениях, что, впрочем, нетрудно. Или еще раз, вместе с Шакаримом, задуматься об истоках сущего, первопричине жизни, выбирая между концепцией божественного происхождения мира и, положим, теорией Большого взрыва, которую Шакарим, на его счастье, вероятнее всего, не знал.
Написание книги «Три истины» растянулось на десятилетия. С годами Шакарим находил все новые фактические материалы, знакомился с иными философскими воззрениями, и труд пополнялся примерами и необычными суждениями о нравственности, из которых постепенно сформировалась его собственная, совершенно оригинальная концепция о науке совести.
Меж тем наступил 1904 год.
Зимой неожиданно обострился туберкулез у Магауии, сына Абая. Состояние его быстро ухудшалось.
Чахотку Магауия подхватил еще в юности, после того как поступил в четырнадцать лет, в 1884 году, в Семипалатинскую мужскую киргизскую школу — так официально именовалось городское училище. Учился он на «отлично», однако на третьем году учебы замучил кашель. Врач определил туберкулез и посоветовал уехать в аул. Абай забрал сына домой.
«Опять горе надвигается! Опять призрак смерти передо мной. Единственная радость жизни моей, только начав цвести, — уже вянет; опора утомленного сердца, ужели она надломилась? Только начали созревать плоды отцовского воспитания, неужели и он, Магаш, не успев ничего совершить, исчезнет?» — так писал о переживаниях Абая Мухтар Ауэзов, великий художник-романист, творчески воссоздав картину необратимого отцовского горя.
Магауия умер в тридцатичетырехлетнем возрасте 26 мая 1904 года, когда аулы, пережив тяжелую зиму, уже собирались выйти на жайляу.
На сороковой день после поминовения сына Магауии Абай Кунанбаев, философ, поэт от Бога, златоуст, эталон мудрости земли казахской, скончался. Это случилось 6 июля (23 июня по старому стилю) 1904 года, ему было пятьдесят девять лет.
Свою эпитафию Абаю Шакарим написал гораздо позже, поместив, впрочем, ее не на могильном камне, а в книге «Родословная тюрков, киргизов, казахов и ханских династий»:
«Господина Ибрагима среди казахов называют Абаем. Он был знатоком мусульманских и русских знаний, одаренным богом человеком редкого ума и таланта. С юношеского возраста я учился у него, читая книги, слушая его наставления, немного озарился светом наук. Ибрагим-мырза жил среди казахов, и потому о его величии знали мало. А иначе в его лице мир узнал бы великого философа, мыслителя. Жил среди темного народа, прожил в горести. Умер в июне 1904 года в возрасте 60лет. Да будет дух его благословен Аллахом».
После кончины Абая ни о чем другом, придавленный тяжестью скорбных воспоминаний, Шакарим думать серьезно не мог. Оставил перевод «Дубровского». Забросил чтение, не было сил дописывать «Родословную…». На столе одиноко лежал журнал с рассказами Льва Толстого, но ум отказывался воспринимать даже его ясную чистую прозу.
В долгие часы тоски воображение приближало святой образ хакима-учителя, и любовь к Абаю облекалась в слова. В такие мгновения мысли Шакарима возносились к нему, словно молитвы.
И тогда он решил записывать свою печаль, замкнувшись на какой-то период в пространстве и времени юрты:
Этим сочинением, пронизанным острым ощущением потери учителя-пророка, которого искренне и простодушно считал бессмертным, Шакарим открыл цикл стихов (всего известно четырнадцать стихотворений, написанных в разное время). Впоследствии поместил их в сборник «Зеркало казахов», объединив под общим, приглашающим к сораздумью заглавием: «То, что наговорил себе после того, как ушел Абай».
Чуть позже он написал заключительное посвящение Абаю. В стихотворном посвящении звучит не только потаенная печаль об уходе учителя. Оно высвечивает образ вообще человека, пекущегося о счастье, богатстве. Но за его жизнью пристально Господь следит и возвращает в неомраченную ничем «тишину»: