Вернувшись на родину, Макс Кучинский написал и издал книгу «Степь и ее обитатели». А Мухтар Ауэзов, уезжая, пообещал помочь поэту опубликовать его произведения. Для начала забрал рукопись поэмы «Лейли и Меджнун». Молодой деятель, литературный талант которого Шакарим оценивал очень высоко, слово сдержал. Правда, политическая карьера Ауэзова в тот момент достигла апогея. Он стал членом ЦИК Казахской автономии, был делегатом IX Всероссийского съезда Советов, который проходил в Москве в декабре 1921 года. Но осенью 1922 года двадцатипятилетний Мухтар Ауэзов оставил крупный государственный пост в Оренбурге и поступил вольнослушателем в Среднеазиатский Туркестанский университет в Ташкенте.
И только тогда он смог опубликовать поэму «Лейли и Меджнун» Шакарима. Она выходила в Ташкенте по частям в номерах 2–5 и 6–8 журнала «Шолпан» в течение 1922–1923 годов. Поэма была напечатана, как и написана, в арабской графике. Однако Шакарим был сильно недоволен публикацией из-за многочисленных типографских ошибок.
В конкретных исторических условиях, когда правящая партия навязывала народу готовые решения и общие правила, Шакарим писал стихи и продолжал задаваться как коренными вопросами бытия, так и метафизическими: какой теперь будет жизнь? как вести себя человеку в условиях несвободы? каким образом можно сохранить совесть и честь? Адресовал эти экзистенциальные вопросы новому поколению:
Какая тайна заключена во мраке Вселенной? Брошу в океан пылинку соли, на сколько частей разделится она? Сколько лет пахнет резеда? — вопрошал он в стихотворении «Измеряя мрак и свет». В поисках ответа писал цикл великолепных стихов, датируемых 1922 годом и озаглавленных «Думы на вершине горы»:
И только холодными зимними вечерами в одиночестве зимовья иногда начинал ощущать свои года, которые, отзываясь болью в суставах, усугубляли духовно-душевные переживания поэта. В такие тоскливые минуты писал он печальные строки:
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
НАУКА СОВЕСТИ
Последнее хорошее место
Летом 1923 года поэт получил письмо от редактора газеты «Казак тип» («Казахский язык»), который, помимо прочего, приглашал уважаемого писателя присылать статьи в газету.
Шакарим возобновил активную публицистическую деятельность, прерванную «бойкотом» Алашорды. Например, в 1924 году опубликовал в газете «Казахский язык» две превосходные статьи, касающиеся проблем литературоведения: «Обращение к редактору газеты» (№ 3 (412) от 31 января 1924 года) и «Критика и критика критики» (№ 26 (425) от 4 марта 1924 года).
«Читаю казахские газеты и журналы с тех пор, как они начали выходить, хотя не удается читать все номера, — писал Шакарим. — Всегда обращал внимание на критические тексты образованных казахских личностей, подвергающих пристрастному исследованию тексты других авторов».
Он и прежде, сравнивая в стихах цели литературы с устремленными ввысь пиками минаретов, призывал поставить критику на более высокий научный уровень. Вот почему он посчитал целесообразным обратиться к притче:
«Известный древнетюркский поэт Физули сказал однажды: «О Господи! От трех негодяев сбереги мою поэзию! Во-первых, спаси от человека, не смыслящего ничего в поэзии, — он не сможет отличить хороших стихов от плохих. Во-вторых, спаси от завистника — такой человек способен удачное стихотворение назвать плохим, вывернув наизнанку истинное содержание. В-третьих, спаси от безответственных писак — они способны переврать авторское слово»…
Опираясь на «притчевую» эстетику литературоведения, Шакарим посетовал в качестве примера на неудачную журнальную публикацию своего творения:
«Подобная история случилась с моей поэмой «Лейли и Меджнун», опубликованной в журнале «Шолпан», издающемся в Ташкенте. Количество опечаток и описок настолько велико, что только их исправление составило бы отдельную книгу».
В статье «Критика и критика критики» в самый сумеречный, пожалуй, период казахской литературы поэт рассуждал о критике честной, аргументированной. Справедливая, лишенная злобных нападок критика способна содействовать развитию литературы:
«Думаю, если писать или делать что-то ради сиюминутного признания, по-настоящему искреннего ничего не получится. Я вообще не мыслю о том, чтобы увековечить свое имя при жизни или донести до потомков. Все просто. Как бы вы ни отвергали хвалу или хулу, ваши речи и деяния попадут в обсуждение по законам природы. И пока критики не дадут оценку вашим выступлениям, читатели не успокоятся. Поэтому, что бы вы ни делали, правильнее творить не ради почестей, а для пользы большинства и ради избавления литературы от вреда.
На вопрос: «Кто может стать критиком?» — отвечу: каждый волен говорить, а значит, каждый может свободно критиковать. Однако по-настоящему честный критик должен быть лишен болезненного чувства противоречия, ему не подобает иметь скверный характер. Здравый рассудок! — никто не будет возражать против его критики. Если его нет сегодня, то пусть хотя бы у грядущего поколения будут открыты глаза чистого разума.
Вывод: и критики, и критикуемые, и заступники должны выступать с чистым сердцем, правы они или не правы. Иначе, если будут продолжать — кто издевки и насмешки, кто самовосхваления, а кто завистливые выпады, — то нам останется только говорить безнадежно казахам: «Да пусть простят вам грехи».
Контакты с печатными изданиями принесли конкретную пользу. Благодаря переписке с редакторами газет «Степная правда» и «Казахский язык», в июле 1924 года был издан давний труд Шакарима — «Рассказ о Дубровском», поэтический перевод повести Пушкина.
Один из рукописных вариантов перевода, ходивший по рукам, попал в ту пору в руки членов семипалатинской губернской комиссии, инспектирующей казахские печатные издания. Председатель комиссии Шаймардан Токжигитов, члены комиссии Имам Алимбетов и Сабит Донентаев писали в предисловии к «Рассказу о Дубровском»: «Оказывается, это произведение создано давно, но автор смог распространить ее в народе только в рукописном варианте. Одна из таких рукописей попала в руки комиссии. Выяснив, чье это произведение, мы взяли у самого писателя настоящую рукопись, перевели на современный шрифт и отдали в издательство».