Потому что некоторых родственников Шакарима уже сослали на юг. Судьба их была незавидна.
А ссылали тогда семипалатинцев в Сырдарьинский округ, сырдарьинцев и семиреченцев — в Уральск, уральских — в Семиречье. Акмолинцев выселяли в Гурьев, гурьевцев — в Петропавловск, петропавловцев и павлодарцев — в Актюбинск, актюбинцев — в Каркаралы, каркаралинцев — в Кустанай, кустанайцев — в Семипалатинск. Вся эта процедура насильственного переселения казахов стала началом невиданной трагедии всего советского народа.
В 1928 году в Чингистау сначала подвергли конфискации и затем выслали семнадцать человек с семьями. Потом еще троих: Мусатая Молдабаева и членов Алашорды Халела Габбасова, Турагула Ибрагимова, сына Абая. Об этом свидетельствует документ:
«В соответствии с решениями собрания бедноты и батрачества и других трудящихся масс аулов, районной бедняцко-батрацкой конфискации, районной комиссии по проведению Декрета Казахского Правительства от 27 августа сего года, в виду их усиленного ходатайства — выдвинуть перед правительством дополнительному включению в список выселяемых по Чингизскому району: 1. Халиля Габбасова, 2. Турагула Ибрагимова (он же Кунанбаев), 3. Мусатая Молдабаева, характеризуемых как известные руководители группировок, хотя первые два из них имеют незначительное количество скота, а последний, бывший волуправитель, находится в административной ссылке в Рубцовском округе Сибирского края. Настоящее решение окружной комиссии по телеграфу предоставить на рассмотрение КазЦИКа».
Мусатай Молдабаев, бывший волостной управитель, как «социально опасный элемент» был выслан в Рубцовский округ.
Турагул, двоюродный брат, духовный единомышленник Шакарима, пользовался огромным уважением среди сородичей. По количеству скота он не подпадал под действие постановления, но и его осудили за «разжигание родовой вражды и контрреволюционную деятельность». Вместе с многочисленной семьей он был выслан в Сырдарьинский округ.
Протокол № 27 от 19 ноября 1928 года:
«В соответствии с решением Окр. ком. от 8 окт., протоколом № 14, телеграммой К. ЦИК НР16881\5 выселить Ибрагимова (он же Кунанбаев) с членами семьи: первая жена Сихбжамал — 53 лет, сын Жебраил — 25 лет, сын Зубаиыр — 23 лет, сноха Рахия — 18 лет, сноха Канагат — 25 лет, сын Алпарыстан — 5 лет, внук Кенесары — 3 лет; с конфискацией 36,9 голов (в переводе на крупн.), дома в 6–7 комнат с надворными постройками и шестиканатной кибитки, 1 ковра, и с оставлением Ибрагимову и его семье 16 голов крупного скота (7 лошадей, 6 жеребят, 2 взрослых верблюда и 25 баранов)».
Турагул скончался в Чимкенте в 1934 году. Могила его затерялась.
Но и тем тобыктинцам, кто не был подвергнут ссылке, грозила беда. Самым страшным для казахов во всей кампании конфискации было лишение скота. Поначалу скот отбирали только у объявленных баями степняков. Затем отбирали у их родственников. Забирали все подчистую. Лишенные средств к существованию люди отправлялись в ссылку, оставшиеся расселялись в родственных аулах. Затем активисты стали отнимать скот у всех остальных в соответствии с новыми нормами налогов. Не сдавших норму отдавали под суд.
В Чингистау конфискованный скот сгоняли в Карауыл и держали в больших загонах в нескольких километрах от села. И днем и ночью над степью разносилось отчаянное ржание лошадей, мычание недоеных коров, блеяние тысяч овец. Вооруженные активисты отгоняли степняков, умолявших допустить к скотине, чтобы хотя бы подоить, дать воды. Какое-то количество скота так и погибло в загонах близ Карауыла.
Часть скота передали коллективным хозяйствам. Однако переданных лошадей и коров не всегда хватало, чтобы придать мелким бедняцким хозяйствам статус самостоятельных хозяйств. Да и управлять хозяйством беднякам было еще непривычно. Получив по нескольку голов скота, мелкие хозяйства так и не смогли в короткие сроки увеличить его поголовье. В конце концов беднота вернулась к своему прежнему социальному статусу, продав или зарезав полученный скот.
Зимой начался массовый забой оставшегося конфискованного скота. Поступило распоряжение отправить мясо российскому пролетариату. Под нож шли тысячи и тысячи лошадей, коров, овец.
Повозок и ездовых лошадей было мало. Поэтому все мясо, полученное в результате конфискации, отправить в Семипалатинск так не удалось. Огромные свалки туш животных гнили всю весну в степи. В итоге от народного имущества осталась гора костей.
Шакарим понимал всю опасность ситуации, видел, как власть вовлекала в сферу своего влияния обывателей и вербовала из них на службу наиболее активных, а потом через них проводила в кочевую среду решения, самым разрушительным образом менявшие не только традиционный уклад жизни казахов, но и их сознание, порождая страх, ненависть, угодничество, желание выслужиться ценой доносительства и административного ража.
Попытка активных исполнителей указаний власти применить репрессии к популярному в народе кажы, не имевшему прямого влияния на общественное мнение, но возвышавшемуся над Чингистау как духовное светило, пока не удалась. Однако Шакарим знал, что власть от него не отстанет, ей нужно было подчинение всех жителей территорий, что противоречило его понятию «родная земля».
Поэтому неудивительно, что, избавившись от преследований, он сразу ушел в Саят-кора. Не бежал от власти — от нее скрыться в известном всем отшельническом жилище знаменитому поэту-философу было невозможно. Но он имел сокровенный план по достройке собственной философской системы, много лет возводимой им в пространстве, близком к небесам. В Саят-кора он проводил отныне все свое время, стараясь общаться только с родными, помогая им сохранить остатки порушенных хозяйств.
На самом деле посетителей стало еще больше, чем прежде. Теперь в Саят-кора стремились попасть разумные люди, обеспокоенные масштабами надвигающейся катастрофы. Они надеялись услышать от кажи советы и прогнозы, которые были неутешительны.
Чем занимался поэт в уединении на восьмом десятке лет?
Не в силах противостоять силе власти, рушившей материальные и духовные устои кочевого общества, поэт вернулся в затворничество, чтобы возобновить литературные занятия, завершить этико-философские эссе и трактаты, начатые в последние годы.
В октябре 1806 года, когда прусские войска, разгромленные армией Наполеона, уходили из Йены, французские солдаты высаживали прикладами дверь дома Гёте, которому было пятьдесят семь лет, угрожая его жизни. Чем в ту пору был занят Гёте? А он сидел в тот момент над трактатами китайских мудрецов, восточной мудростью и персидскими стихами.
Только в работе над словом Шакарим мог чувствовать себя свободным гражданином мира, чья духовная культура повелевает творить для вечности. В той непостижимой умом действительности был дописан цикл рассказов и стихов, которым поэт дал название «Сад подснежников».
Некоторые из восемнадцати стихов были написаны по следам последних горестных событий, за реальностью которых возникает переход к области широких обобщений:
Остальные стихи, раскрывая воззрения поэта-философа о разуме, душе и вере, последовательно выводили предполагаемого читателя на ту почву, которую много лет культивировал автор и где теперь произрастало древо разума: