Тем временем советская власть торжественно сообщала о победных результатах кампании конфискации и коллективизации. Согласно официальным данным, если в 1928 году в Казахстане было коллективизировано 2 процента всех хозяйств, то уже на 1 апреля 1930 года — 50,5 процента, а к октябрю 1931 года — около 65 процентов. А ряд «маяков» колхозного движения перекрыл и эти показатели. Так, в Уральском и Петропавловском округах на это время в колхозах числилось 70 процентов имеющихся хозяйств. К началу осени 1931 года в республике в 78 районах из 122 коллективизацией было охвачено от 70 до 100 процентов дворов.
Однако в реальности ситуация была тяжелая. В целях осуществления политики Центра создавались скотоводческие городки, в которые переселялись жители аулов с большой территории. Это приводило к тому, что скот, собранный в одном месте, начал гибнуть от бескормицы и недостатка пастбищ. И уже в 1929 году конфискация дала о себе знать первыми признаками нехватки продовольствия. С трудом пережив зиму, народ едва сводил концы с концами.
В последний момент перед катастрофой Шакарим мог бы спастись от надвигавшихся бед. Летом 1929 года в Чингистау на его имя неожиданно пришло письмо из Алма-Аты, подписанное членом правительства Казахстана Оразом Исаевым, председателем Совнаркома Казахстана Тураром Рыскуловым, другими политиками. В письме содержалось предложение Шакариму переехать на работу в Алма-Ату.
Рассказывает Ахат:
«Увидев, что письмо в районе вскрывали и снова заклеили, я тоже открыл и прочел. Письмо было написано от имени О. Исаева, Т. Рыскулова и еще нескольких руководителей. Отца звали в Алма-Ату работать в историческом отделе. Спрашивали, сколько родных есть в Карауыле, как далеко живете от железной дороги. Если согласны приехать, ответьте письмом, будут высланы деньги. Решение о вашей работе в департаменте исторических исследований принято, — говорилось в письме.
Когда я прочитал это домашним, все очень радовались. Решили готовиться к переезду. Я отправился к отцу в Саят-кора, где он был один.
Приехал к ночи. Поздоровался, дал письмо. Сказал, как обрадовались родные и что они готовы к переезду.
— Обрадовались своему переезду или тому, что я поеду? Смотрю, вы все уже решили, — сказал отец и стал читать письмо.
Потом задумался. Видя его замешательство, я спросил:
— Вы не хотите ехать? Но разве это правильно? Вы же видите, какие сейчас времена.
Он немного изменился в лице.
— Я уже говорил тебе, другим, что меня мало кто понимает. Похоже, это правда, до моих переживаний никому дела нет, — сказал он.
Я вспомнил его слова: «Рассудок и мысли мои имеют свое место, но даже тело не знает в точности, где. Откуда ж друзья могут знать мои секреты?»
Усталый, обиженный в душе на отца, я лег.
Спустя время отец сказал:
— Ладно, давай сядем вместе, попьем чай, потом я скажу, о чем думаю.
Мы пили чай.
— И ты, и другие неправильно решили, — сказал отец. — Вы думали, что будет легче и вам, и мне, если я поеду туда. Родственники полагают, что так можно избавиться от нагрянувших трудностей, спасти жизни. Но вы не думаете о будущем, а видите только сегодняшний день. Так узко мыслить нельзя, сын мой! Это время еще не утряслось. Будущее впереди. Ладно, допустим, я стану исследовать историю. При этом, если буду честно приводить известные мне исторические факты, они пойдут вразрез с нынешним временем. И что мне скажут? Ваши исследования не подходят к настоящему времени, пишите иначе? А если я точную историю, известную мне, стану переворачивать, приводя в соответствие с нынешней эпохой, то кем я буду? Ты можешь сказать, что в будущем исследователи не будут искать правду? Безусловно, будут. Правда истории не погибает. И тогда кем я окажусь перед историей, перед честными людьми? Получится, не однажды, а дважды погибну. Или же мне ехать, чтобы вас спасти, содержать в здравии жену, детей? Нет, это не так! Ваше благополучие — в ваших руках. Если быть по-настоящему честными, жить без злобы, то к белому черное не пристанет. И без меня справитесь. Учитесь жить честным трудом. И потом, думаешь, те личности, которые приглашают меня, будут вечно сидеть на своих местах? В конце концов правда восторжествует. Однако путь к правде не будет простым, это дорога с множеством препятствий. Вы же не терпеливы к нынешним трудностям, а говорите о будущем, не предвидя его. Если б я был молод, другое дело. А теперь я в двух шагах от смерти. Вы уж не обижайтесь на меня за то, что не поехал».
Это было еще не все, что хотел сказать кажи. Ахат провел с отцом в его уединенном жилище два дня. Помогал по хозяйству.
На прощание Шакарим произнес монолог о себе, как бы подводя итоги жизни. Ахат запомнил все крепко:
— Ты на меня сердишься, что я не поехал в Алма-Ату. Вы все обижаетесь, не зная, о чем я думаю, как провел жизнь, в каком времени жил. А жил в страшном буране, в кровавой круговерти, в темной ночи, под ударами молний, под струями горестных дождей, словно лодка без паруса на море. Что у меня было за окружение? Что я видел? Всего этого вы не знаете! А окружали меня ссоры, скандалы, обман, воровство, избиения, невежество, чванство знати, хвастовство, деление на партии, шакалья ненасытность, лень, драки — вот моя жизнь, вот что я видел. В схватках, разбирательствах с ними я и провел жизнь. Но не ради себя одного бился. Если б думал о своем спокойствии, давно был бы богатым, тщеславным карьеристом, провел бы жизнь в благодати, добившись звания сильного, влиятельного лица. Честь, гуманизм мешают этому. Я родился человеком, сохраню звание человека! Решил, что буду трудиться на благо большинства народа, будущих поколений. Буду примером потомкам, оставлю свой след. Пусть имя мое не затеряется, внесу хоть малый вклад в историю — так мыслил я. Чем продавать совесть ради спокойствия и карьеры, лучше заступлюсь за честь низов, буду просвещать народ, писать для всех людей о том, что видел, что знаю. Невежеству глаза открою, дойду до разума потомков, — вот что решил для себя.
Но то, о чем говорю, — заветные свои мечты так и не смог осуществить, не хватило сил. Жестокие времена. Жестокие, неумолимые, тупоголовые, безжалостные правители, карьеристы. Болтливые, близорукие прохвосты, проныры, грязные обманщики-сопы, взяточники-управители не позволили осуществить задуманное. Я остался один.
Желая сберечь думы свои и честь, сохранить в чистоте свое имя, я ушел в уединение. И знаете ли вы все, какую цель я преследовал? А намеревался я оставшуюся жизнь провести в исследованиях, в творчестве. Хотел записать мысли, сохранить для потомков. Писал не для своего времени, а для человека будущего. Фундамент человечества — это не только ныне живущие, но и люди будущего. Время не идет вспять, течет только вперед. Жизнь всегда обновляется. Если жизнь обновляется, то и человек очищается. Ничто не исчезает без следа, а, изменившись, возвращается. История вечна. Она берет из прошлого все чистое и полезное. И новое время возьмет из истории все чистое и полезное. Очищенная огнем история, драгоценная, как алмаз, должна стать краеугольным камнем нового времени. Вот я и хотел найти отломанную часть этого краеугольного камня и присовокупить его к истории. Кроме этих поисков в жизни у меня ничего не осталось, сынок. Надеюсь, теперь поймешь».
Несомненно, абсолютно характерные для Шакарима слова.
Тот неистребимый романтизм, которым пронизаны многие его стихи, присутствует и в этой речи. Поэт говорит о том, каким в идеале должен быть мир, и сообщает о своем желании продолжать попытки изменить его, чтобы привести в соответствие с идеалом.