Он давно и ясно осознал свое предназначение и свою судьбу. В 1970-е годы он записал в дневнике: «Жертва должна быть настоящей, безымянной». Сочетание слов «настоящей» и «безымянной» очень символично. Оно свидетельствует не только о том, что свою малую известность и отринутость от мира писатель стал считать за благо, но и о том, что Шаламов обладал необычайной способностью различать земное и возвышенное, поистине духовное, которое он всегда связывал с искусством, с поэзией — именно она, отталкиваясь от земного, в конце концов отрицает и преодолевает его. Поэтому самыми важными словами Шаламова о его собственной судьбе и всем ее смысле навсегда останутся заключительные строки из его гениального «Аввакума», близкого и равного пушкинскому «Пророку»:
Послесловие.
О СВОЙСТВАХ ПАМЯТИ
Прошедшая перед глазами читателя биография В.Т. Шаламова неизбежно зовет к размышлениям, прежде всего — о свойствах человеческой памяти.
Ее сложным и загадочным качествам писатель посвятил много своих раздумий. «В провалах памяти и теряется человек» — одно из его печальных умозаключений. Другое тоже никак не назовешь оптимистическим: «Человек лучше запоминает хорошее, доброе и легче забывает злое. Воспоминания злые — гнетут, и искусство жить, если таковое имеется — по существу есть искусство забывать». Он всей душой принимал проникновенные строки К. Батюшкова, которые не раз цитировал:
Наверное, не нужно объяснять, почему у самого автора «Колымских рассказов» и «Колымских тетрадей» главенствующей и неутихающей была именно «память сердца», почему он так горячо восставал против «искусства жить — поживать — забывать» и почему он обозначил свое отличие от множества писателей-гуманистов столь резкими словами: «Помнить зло раньше добра…» Это не банальное «злопамятство», осуждаемое всеми народными премудростями («сиди тихо, не поминай лиха»), а глубоко выстраданная нравственная позиция писателя, понимавшего всю свою литературную работу прежде всего как долг перед «нетленными мертвецами» Колымы. Он знал и предвидел на много лет вперед, что наступят времена, когда — в силу отмеченных им свойств человеческой памяти и в силу столь же ясного ему извечного политического размена прошлого в угоду настоящему — в сознании людей и всего общества начнутся «провалы», будут улетучиваться воспоминания о страшном былом и на поверхность выйдет ностальгия по светлому и радостному…
Симптомы этого он явственно ощущал уже в современности.
«Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей, ржавая колючая проволока смотана и увезена куда-то в другое место. На развалинах Серпантинки процвел иван-чай — цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти.
Были ли мы?
Отвечаю: "были" — со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа…»
Прошло уже почти 40 лет, как были написаны эти строки Шаламова в рассказе «Перчатка» (1972). Говорить ли об их актуальности? Ведь все, что возможно, на эту тему, кажется, уже высказано — еще со времен «перестройки» и «гласности», когда Шаламов был признан наиболее авторитетным, непревзойденным художником, написавшим подлинную правду о сталинской эпохе. И сегодня роль его «Колымских рассказов» — да и всей его судьбы, какой мы ее проследили, — по-прежнему остается незаменимой в качестве своего рода прививки иммунитета против исторического беспамятства, а конкретно — против сталинизма и его идеологии, против разного рода новейших циничных версий о Сталине как «гениальном менеджере», принесшем на кровавое заклание сотни тысяч людей якобы в силу «исторической необходимости».