Герман Садулаев
Шалинский рейд
Сегодня это была школа. Это был коридор перед учительской, на втором этаже. Здание школы буквой Т с короткой ножкой, как алфавитный гриб: гриб, гроб, грабь. Груб. В ножке гриба, в аппендиксе, налево – двери в спортзал, направо – две раздевалки: для мальчиков, всегда заплеванная зеленой от насвая слюной, для девочек, раньше я в ней никогда не бывал, только запах, слышал, легкий, ландыша. Прямо, в конце, в тупике аппендикса – учительская комната, с диваном, с круглым столом. И маленький кабинет, тесный, завуча.
Но я мимо. Иду мимо. Нет, я бегу мимо, к началу коридора, туда, где почти у самой лестницы, у бетонной площадки, стоит большой металлический чан с холодной водой. В чане краник, к чану железной цепью, чтобы не унесли, прикована кружка, алюминиевая, одна на всех, одна на всю школу.
Пить хочу. Пить. Губы от жажды потрескались, облизываю сухим языком, и только горечь, только привкус металла и немного крови в трещинках.
К чану бегу, с водой, к алюминиевой кружке бегу, маленький мальчик, я, очень хочу пить. Почему же так долго? Как коридор стал таким длинным? Уже целую вечность бегу, я, а он все струится, змеится, перед глазами, в тяжелом дыме и известковой пыли, осыпающейся с потолка, на волосы, мои, на губы, на. Понимаю, вдруг, что я не бегу, я ползу, пол-зу, по-л-зу, по коричневой краске, неровной, пузыристой, пузы-рящейся, от огня, жарко, туда, туда, где, знаю, должна быть, кастрюля, с водой, с, она всегда была там, и алюминиевая кружка, железной цепью прикованная, чтобы всегда была там, чтобы никто не унес.
Потому что я хочу жить, но я умру, если не доползу до конца коридора.
Ползти тяжело, как будто коридор поднимается в гору, а я стал таким большим и тяжелым, вдруг. Еще минуту назад я был маленьким. Это волшебный гриб, слишком быстро вырос, я, стал взрослым: а теперь мне трудно тащить свое неуклюжее тело, великана, циклопа, вверх.
Но я подтягиваюсь, на руках, еще немного, и.
И срываюсь, падаю, вниз, лечу, совершенно голый, вдруг, беззащитный, в потоке воды. Снова маленький, в потоке воды, целом озере с эмалированными берегами, вода подо мной, вода льется сверху, а у меня щиплют глазки, я тру глазки руками, плачу, кричу: Мама! Мамочка!
Мы оставляли Шали без боя.
Рыть траншеи вокруг села, окапывать пулеметчиков, варить противотанковые ежи, обороняться – не имело никакого смысла. Время позиционных войн прошло. Битвы Второй мировой были последними, в которых решающее значение имело изменение линии фронта, продвижение кривой назад, пожирая тылы, или вперед, в глубь территории противника, что и определяло победителей и проигравших. Стратегии третьей мировой войны, полыхающей на планете, другие: оружие массового поражения, уравновешенное высокоточными ударами по ключевым объектам, вместо последовательно продвигающейся линии фронта – оперативное развертывание мобильных групп в любой точке мира.
Это знает каждый студент-гуманитарий, не прогуливавший занятия на военной кафедре. Благодаря наличию которой в его институте он не попал в армию и на эту войну, одну из битв третьей мировой, необъявленной, но пылающей кроваво-красными точками на политической карте.
Но прошлую войну и мы, и противник вели еще по старинке. Так, как отставных офицеров Советской армии обучили в военных училищах профессора, академики, писавшие свои научные работы на материале Великой Отечественной.
Подразделения Ичкерии занимали населенный пункт, устраивали позиции и пытались обороняться. Старались продержаться как можно дольше. Зачем? Они были обречены.
Говорят, двое парней, или даже братьев, держали оборону у моста на подходах к Шали, со стороны Чечен-Аула. Они связали себе ноги проволокой и прикрутили друг к другу, чтобы не отступать. Двое суток они сдерживали наступление целой дивизии федералов. Их убили, конечно. Трупы привезли в город. Русский офицер сказал: похороните их, как героев, это был достойный противник.
Наверняка это один из мифов. Апокриф.
Но нет дыма без огня. Бои были.
Тринадцатого марта 1995 года 324-й мотострелковый полк штурмовал позиции сепаратистов у селения Чечен-Аул. Целью атаки был захват переправы через реку Аргун. Переправа открывала дорогу на Шали с запада. Бой шел восемь часов, но федералы не смогли взять мост. Через день, 15 марта, атака повторилась. И снова безуспешно.
Двадцать четвертого марта началось общее наступление группировок федеральных войск “Север” и “Юг” на Гудермес и Шали. По плану командования 324-й мотострелковый полк должен был продолжать демонстративные наступательные действия в районе Чечен-Аула, чтобы отвлечь силы и внимание противника от главного удара 503-го мотострелкового полка с запада, а также от второго удара силами 506-го мотострелкового полка с противоположного, восточного направления.
И 324-й мотострелковый полк продолжал демонстративные атаки на укрепленные позиции, бетонированные окопы по берегу реки Аргун. А чеченцы продолжали сражаться в окопах, как при каком-нибудь Сталинграде, думая, что удерживают важную переправу и дорогу на Шали. Что от их стойкости и мужества зависит успех операции и даже победа в войне. Видимо, тогда и произошла эта апокрифическая история с Гектором и Парисом чеченской Трои. Может быть, Гектор не был уверен в стойкости нежного Париса. Может, сам Парис не был уверен в своей стойкости. И они сцепили две свои смерти в одну, прикрутили проволокой.
Это была ненужная и бессмысленная храбрость. Пока герои защищали переправу через реку Аргун, прикрывали своими телами дорогу на Шали, пока они погибали в окопах под артиллерийским и минометным обстрелом, за их спиной 503-й и 506-й полки федералов уже блокировали город.
Какие, к чертовой матери, переправы? Какие мосты, позиции и окопы? В современной войне это глупо. Танки и боевая техника пехоты форсируют водные препятствия. Мы же видели это сами. Мальчишками мы ездили на “солдатский пруд”, так он назывался. На восток от Шали, как раз там, где в 1995 году развертывался 506-й полк. А раньше, в 80-е, когда мы учились в школе, советские военные проводили учения. Собственно, ради таких учений и был вырыт пруд – для отработки форсирования водных препятствий. Мы смотрели, как танк-амфибия заходит с одного берега в воду и через считаные минуты выходит на другой берег. БМП не ныряет, а плывет по воде.
И есть самолеты, вертолеты, ракеты, спутники и черт знает что еще. Только сумасшедший может вырыть окоп и оборонять его, думая, что так он выиграет войну.
Наверное, один из таких боев позже, уже в “Белом Лебеде”, вспоминал Салман “Титаник”. Вспоминал, что ему было страшно, по-настоящему страшно, когда мины ложились одна за другой, рвались рядом, разрывая в клочья тела бойцов. Но когда после обстрела федералы двинулись вперед, уцелевшие ополченцы снова встретили их огнем.
Это было самоубийство, а не бой. Любое позиционное сражение первой чеченской превращалось в бессмысленное самоубийство чеченских подразделений. Оно провоцировало регулярные части российских войск на применение тотального оружия: артиллерии, минометов, ракет и бомб. После соответствующей обработки любая укрепленная позиция становилась братской могилой для окопавшихся. Если же оборонительным рубежом становился населенный пункт, то он мог быть подвергнут уничтожению вместе с мирными жителями.
Еще в первую чеченскую стало ясно, что больший эффект приносят неожиданные вылазки, диверсионные операции, стремительные рейды мобильных многофункциональных боевых групп.
Это поймет и Салман. “Титаником” его станут называть позже, из-за титановых пластин, вживленных ему в голову вместо выбитых осколком фрагментов черепа.
Как же должна была болеть его голова! Операция спасла ему жизнь, но, чтобы облегчать страдания и сохранить мозг, он должен был постоянно принимать таблетки, поддерживающие в норме внутричерепное давление.
Салмана Радуева в “Белом Лебеде” никто не убивал.
Ему просто перестали давать таблетки.
Сразу после того как российское телевидение закончило съемки фильма о Салмане “Титанике”, враге России номер один, дерзком диверсанте и террористе, вездесущем и бесстрашном, неуловимом и, казалось, бессмертном – раньше, а теперь: бритом, без бороды, в робе клоуна-садомазохиста, раздвигающего ноги и впечатывающего руки в тюремную стену несколько раз на дню по команде надзирателей. Испуганно и бодро повторяющего: заключенный номер! Статья номер!