Можно списать моё поведение на войну, на детские обиды, но в глубине души я понимала, что просто не знала, что такое любить человека. Собаку — да, она много не просит, но не мужчину.
А дети — это же вообще пиздец. Это на всю жизнь. Мужика можно поменять, если разонравился, а ребёнка я бросить не смогу. По крайней мере, я никогда не сделаю так, как моя мама, потому что я знаю, каково это — быть брошенной.
— Уф, уморился! — Витя плюхнулся рядом со мной на лавку и отдышался после беготни со щенком.
— Вить, а ты за что сидел?
— Ой, Даша, даже признаться стыдно, — он театрально закрыл лицо руками и рассмеялся.
— Расскажи! — потребовала я.
— Да, за драку.
— За драку? — удивилась я.
Почему-то мне казалось, что здоровяк настолько крутой, что и статья у него какая-нибудь "хорошая". Драка не вписывалась в этот список вообще никак.
— Подрался из-за девочки с одним пацаном. В школе ещё. Перестарался чутка, силы не рассчитал, пацанёнок чуть богу душу не отдал. Вот и вся история, пирожок.
— Красивая девочка была?
Я почувствовала укол ревности. Здоровяк из-за меня с вооружёнными пограничниками зарубился, отдав им кучу денег, но эта школьная драка показалась мне капец какой романтичной.
— Конечно. Самая красивая девочка в школе, отличница, спортсменка, комсомолка, любовь всей моей жизни, вся фигня…
— А где она сейчас, Витя?
— Да откуда я знаю? Я как присел, любовь вмиг прошла, завяли помидоры.
— Жалеешь?
— Скорее нет, чем да. В тюрьме я познакомился с нужными людьми, научился уживаться с другими преступниками, повзрослел. Если бы я тогда не сел, сел бы потом за что-то посерьёзней и надолго. Это был для меня хороший урок, Даша. Прежде всего я понял, что не стоит драться из-за чужих женщин. Они того не стоят. Если ты ей не люб, то хоть в лепёшку расшибись, твоей не будет.
— Но ведь я же стала твоей?
— Я тебе сразу понравился! — уверенно заявил мужчина, и вот тут я бы с ним поспорила. — Ты просто признаваться в этом не хотела, кочевряжилась. Ты, как бездомная, голодная собачка, которую люди гнали и кидали в неё камни. Я вижу, Даша, что тебе непросто поверить в людей, но ты стараешься. Я всё замечаю и ценю это.
— Я это делаю не ради тебя.
— Да мне без разницы. Главное — что ты тоже меня выбрала. Любовь — это не конфетки и цветочки, не красивые слова и охуительный минет. Любовь — это когда к человеку можно спиной повернуться. И ты уже повернулась, девочка.
Боже, он попал в точку. Это он меня понимает или я его? А он повернулся ко мне спиной? Он мне доверяет? Раз жениться собрался, значит, доверяет?
Витя больше не говорил про женитьбу, но если решил познакомить меня со своими родителями, то дело точно к свадьбе движется.
— А твои родители? Расстроились, наверное? — продолжила я пытать здоровяка.
— Конечно, расстроились. Нелегко признать, что твой сыночек дурачок. Я запятнал своей отсидкой репутацию местных интеллигентов. Потом, когда я уже поднялся, они смирились и перестали считать меня позором семьи. Я не оправдал их ожиданий. Меня растили творческим человеком, а я стал бандитом. Нужно нехилое мужество, чтобы принять сына таким, какой он есть. Твоя мать смалодушничала и потеряла дочь. Кому она хуже сделала? Ты-то справишься, уже справилась. А как она будет старость встречать? Красота не вечна, как и мужики. Глупая она женщина, как по мне.
Слова Виктора о моей маме меня немного успокоили и воодушевили. Если ей без меня прекрасно живётся, то и мне стоит перестать думать о ней. Может, и не искать её вовсе? Для чего? Чтобы высказать свои обиды и недовольство? Я надеялась, что мне после этого станет легче, но что если нет?
Тем не менее я выложила Виктору всё, что мне было известно о маме. Её ФИО, дату рождения, адрес, по которому она проживала до войны. Я не могла быть уверена на сто процентов, что мама найдётся, но у меня было ощущение, что я подписала договор на очередную порцию страданий. Теперь оставалось только ждать.
Это будет нескоро, а пока что меня беспокоил Славян. На следующий день, когда Витя уехал на работу, я вцепилась в Баркаса, как пиявка, выпытывая у него всё, что он мог знать об этом мужике. Баркас рассказал мне всё то же, что и Витя. Я надеялась, что он покажет мне его фото, чтобы я убедилась, тот это Славян или не тот, но у Баркаса не было фотографии Дикого.
— Толстый такой, мордатый, — описывал мне Славяна начбез. — Шрам на щеке.
Когда я в последний раз видела брата отчима на своём суде, он не был ни толстым, ни мордатым, и шрама у него никакого не было. По описанию Баркаса — это совершенно разные люди.