Злость испарилась. Осталось сожаление. Теперь, после всего этого, и это было ясно как дважды два, никакой дружбы не будет. Но сейчас нужно держать лицо и быть вежливой до конца.
– Давай, что ли, чай пить? Или чайник остыл? Подогреть? — спросила, касаясь ладонью бока старого эмалированного чайника.
Не кипяток, просто хорошо теплый. Нет, не будет она его греть. В таком состоянии, как у неё, не холодный – и слава богу. И налила себе чая.
— Да не хочу я… – проговорила Варя, и её лицо жалобно перекосилось. — Люба, это же… Это же кошмар!
Люба пожала плечами — кому кошмар, а кому и будни. Жаль, конечно. Могли бы дружить на работе. Но некоторые лезут, куда не просят, и всё разваливается.
И взяла бутерброд.
— Как ты так живешь?! – между бровей Варя залегла морщина.
Люба пожала плечами, сосредоточившись на пережевывании — иногда и правда лучше молча жевать. А подруга продолжила:
— Так нельзя! Надо что-то делать!
Люба подняла на неё глаза и, проглотив, спросила, вроде бы серьёзно:
— И что же?
— Закодировать хотя бы… — почувствовав подвох, Варя снизила тон.
А хозяйка только покачала отрицательно головой:
— Кодировала. Не помогло.
— Ну я не знаю… Продать жильё здесь, купить в другом месте. Уйти на квартиру, в конце концов!
Люба хмыкнула, запив остывшим чаем последний кусочек бутерброда. Чтобы не было соблазна наговорить лишнего, отрезала себе от торта гостьи большой кусок и положила в тарелку, налила ещё чаю. Не пропадать же добру?
Было бы глупо рассказывать о том, что поменять своё жильё она может только на что-то подобное – не в Москве живут, — а снять и того хуже. Не с её зарплатой.
Да и пробовала она, когда ещё оставались кое-какие деньги, а терпения — уже никакого. Но это ничего не изменило. Пока она перевозила вещи, Димка выследил её и стал доставать по новому адресу, являясь то попросить на опохмел, то закатывая пьяные скандалы с требованием вернуться. Соседям такое не понравилось, они подключили хозяйку квартиры и потребовали прекратить эти концерты, иначе — вызовут полицию. А с полицией еникому дела иметь не хотелось. И пришлось Любе возвращаться на старое место с одним только достижением – огромной дырой в финансах.
Больше она такие эксперименты не проводила. Меняла уже не внешние условия, а лишь отношение к происходящему: смогла отгородиться в своей комнате, создав собственный уютный мирок с чистым окошком и цветком на подоконнике, нарядными, хоть и простенькими шторами, уютным диваном, любимым креслом, тёплым ковриком на полу. Сюда никому не было ходу, она одна была здесь хозяйка.
А ещё внутри этого мира, в воображении возвела маленькую крепость, свою «шальную магию»: короткие чудесные истории, которые шаг за шагом, год за годом переплавились в одну, в которой в прекрасном мире жила-была начинающая свой жизненный путь девушка, молодая, красивая, успешная, преодолевающая трудности, позволяющая Любе вместе с ней проживать полную и счастливую жизнь.
Торт у Вари и в правду оказался чудо как хорош.
— Ешь, вкусно, — пробормотала Люба, роняя на стол крошки.
И хорошо, что говорить трудно. Лучше промолчать.
Вот пришла и вынудила пустить к себе в крепость. Вытянула наружу ту часть жизни, которую Любе показывать не хотелось. Но пришлось. На Варю вывернулось всё непотребство, она его рассмотрела хорошенько, в подробностях, и ещё советы стала давать, которые никому не нужны.
Как тут не злиться? Но Люба будто душу в холодильник сунула. Или обезболивающим обколола. В общем, не злилась. Просто констатировала потери. И сожалела.
Варя, видя, что разговор не клеится, наконец догадалась, что пора домой и быстро ушла, оставив Любу наедине с остывшим чайником и недоеденным тортом.
И хотя на работе она никому не обмолвилась ни словом о том, что видела, — чего втайне Люба опасалась, — и продолжала её поддерживать, организовывая на все праздники в качестве подарков любимую пряжу, дружеские отношения и в самом деле потеряли свой дружеский тон, стали прохладно-вежливыми.
С одной стороны, Варя сама пришла, её никто не звал, но с другой… Ничего изменить было нельзя, и Люба делал вид, что ничего-то и не было, она всё равно чувствовала себя виноватой. А потом, когда электронный магазин стал давать небольшую, но приятную копеечку, к вине примешалась неудобная, как крошка в постели, благодарность.
Развалившиеся после первого же осеннего дождя босоножки перестали быть проблемой — в «Карусели мастеров» у Любы скопилась сумма, которая позволяла решить этот вопрос. А к весне, если так пойдёт, можно буде купить не только новые босоножки, но и туфли, и сапоги, и ещё кое-что по мелочи. Электрочайник, например, уже стоял у неё в комнате. Это светящееся при включении чудо позволяло ей не идти на общую кухню, если нужен кипяток. И Люба пользовалась им с особым наслаждением — осознание, что владеет этакой роскошью как будто добавляли вкуса вечернему чаю.
Вина и благодарность. Да… Такая себе смесь. Не самая приятная. И боясь проявить эти чувства, Люба прятала их за прохладным дружелюбием. И жаль, что настоящей дружбы не получится, но она рада и такой, и потому не позволяла себе злится на Варю. Поэтому вежливо улыбнулась, приподняла сумку с аккуратно свернутыми шалями для сегодняшней фотосессии:
— Я принесла, как договаривались. Две. Самые яркие.
Варя, уже поравнявшаяся с ней, показала большой палец.
— Отлично! У меня есть идея на сегодня, тем более, что погода не для уличных съемок, — сверкнула она глазами.
Люба вздохнула и улыбнулась. Может, Варе просто нравится фотографировать? Или это Люба успокаивает себя…
Глава 14. Там
Глава 14. Там
Предпоследний танец на этом вечере Альбина отдыхала. Тело ещё было во власти музыки и движения — щеки раскраснелись, уставшие мышцы мелко подрагивали, в глазах мелькали наряды кружащихся пар. Казалось, что сил совсем не осталось, и для следующего, последнего танца, она их не сможет найти. Но спину, когда сидела на единственном свободном диване в бальном зале, она все равно держала прямо — наставления мадам Люси были ещё свежи.
На самом деле можно было пройти в одну из гостиных, где гости перекусывали за маленькими столиками, там точно было больше свободных мест. Но детская жажда впечатлений не отпускала, и Альбина отдыхала прямо в бальном зале, впитывая краски и эмоции, радуясь каждой клеточкой своего существа, что она на балу!
Сейчас, к концу вечера, танцующих стало меньше, и девушке нетрудно оказалось разыскать других воспитанниц мадам, приехавших вместе с ней. Они кружились в танце, такие же, как и она сама, румяные, улыбающиеся, счастливые. Альбина улыбалась и все гнала воспоминания о словах мадам Ромашканд. Нет, она будет веселиться, не даст обиде испортить ей вечер.
Надо же такое придумать — тяжела! Ещё и сказала при всех.
То ли от усталости, то ли Альбина так и не смогла справиться с обидой, но в глазах подозрительно защипало. Пришлось встать и сделать пару шагов, чтобы отвлечься. Жаль, что здесь, на виду, нельзя опереться спиной о колонну. Но хоть слезы спрятались обратно, стоило отвлечься. Только ком обиды так и давил в горле, словно не проглоченный кусок.
Альбина бездумно открывала-закрывала книжечку, а потом, чтобы чем-то занять мысли, перечитала имена сегодняшних партнеров по танцам. Она помнила почти всех. Пожалуй, кроме первого. Второй хоть и смутно, но вспоминался. Виски с проседью и голубые глаза, да. Как его зовут? А, вот, Альберт Бономме. Зато первого вспомнить не могла. Какой-то Ольгерд Фернон. Альбина попыталась хотя бы в общих чертах припомнить — рост, цвет волос, ну хоть запах! — но память молчала, не давая даже самой маленькой подсказки. Надо же было так волноваться!
— Ах, Альбина! Вас кто-то заинтересовал?
Это Диана, едва отдав поклон мужчине, проводившему её после танца, заглянула в книжку Альбины. Эти слова, её чрезмерное любопытство неприятно царапнули, и костяные пластины в руках резко схлопнулись, щелкнув футляром.