- Хорошо, только сильно не задерживайся. А то... Командор... сам знаешь какой у нас брюзга.
Короткий кивок головы - и перевел на меня взгляд.
- Анна..., - несмело взял мои руки в свои. Крепко сжал. Взором уткнулся в наше сплетение. Смущенный шепот. - Моя дивная Анна... Берегите себя. И прошу... дождитесь меня, не сбегайте.
Робкий взгляд друг другу в глаза. Невольная дрожь, а на ресницах моих вновь заблестели слезы. Живо выдираюсь из его хватки и тотчас кидаюсь на шею. Нагло, бесцеремонно впиваюсь поцелуем прямиком ему в губы, ничего не боясь... и не стыдясь.
Обомлел, заледенел, словно статуя. Несмелое, невольно движение губ - и внезапно напор. Видно было по глазам, как тяжело ему дается это решение - но насильно отстраняет меня от себя. Едва заметно качает головой.
Шепчет:
- Я не могу, Анна... Вы же знаете... Я не могу. И не быть с Вами, и не остаться. Милая моя, дорогая Анна. Простите меня, если я Вас... чем-то ввел в заблуждение.
- Только... не говори, что ты ко мне ничего не чувствуешь?
Обмер, несмелое движение головой (качая), шевеление губ.
- Я и не говорю. И тем не менее... Прости меня, Анна... И мне жаль, что... Вы не можете меня понять.
- Я понимаю, - злобно рычу. - Я всё понимаю, но сейчас... Вы, ты... уходишь туда, ... откуда мало кто возвращается. Не сейчас, не в это время... Вы же - словно пушечное мясо, - жуткие картины из фильмов рисуются в моей голове.
Печально ухмыляется.
- А Вы думаете, настанет время, когда война станет менее беспощадна?
Обреченно опускаю голову. Предательски шмыгаю носом, проглатываю горячие, соленые потоки ужаса.
Вдруг движение - и обнял меня, притянул к себе, отчего уткнулась носом в его (парадную, белую) мантию. Практически не дышу...
- Генрих, ты мне нужен. Очень нужен.
- Моя Анна...
(немного помолчав; шумный вздох)
Я тоже буду... постоянно о Вас думать. Однако... нам большее никогда и не светит. Увы... Простите меня, моя дорогая. Я предупреждал, о много предупреждал,... а о главном - забыл. Это я Вас подвел. Я...
Жадно хватаюсь за его руки, еще сильнее прижимая к себе.
- Не уходи, молю. Генрих...
- Прощай, моя дорогая. Молись за меня - и я вернусь.
Силой отрывается от меня - не хватает мочи на сопротивление. Короткий поцелуй в лоб - и разворот, живо пошагал прочь, временами звеня доспехами, нервно сжимая рукоять меча.
... в душе так пусто становится, глухо,... словно уже его хороня.
Когда б хоть половину тех усилий, Что отданы ведениям войны, Мы делу просвещенья посвятили, - Нам арсеналы были б не нужны. И «воин» стало б ненавистным словом, И тот народ, что вновь, презрев закон, Разжег войну и пролил кровь другого, Вновь, словно Каин, был бы заклеймен.
Лонгфелло Г.
Глава 10. Тьма и Свет
***
Там, куда заходит солнце, У балтийских берегов, Были крепости ливонцев - ... За подъемными мостами В замках прятались они, Латы с черными крестами Надевали в дни войны... Наталья Кончаловская, "Наша древняя столица"
Жуткое время настало. Жуткое. Пугающее...
Раньше я думала, что (в том, еще далеком моем прошлом), что меня окружает безысходность, что... жизнь черства... и, во многом, для меня предрешена, закончена. Что счастья больше нечего ждать. Что я - обречена.
Как же я была глупа. Как заблуждалась.
Раньше я была атеисткой. Черствой, прагматичной. Единственный грех для меня был - это проявление слабости. Не знать толком ни как креститься, ни как молиться. Из «Отче наш» - только строку «Аминь» помнить...
Но страшнее всего... когда есть за кого переживать. Искренне, по-настоящему. Как Аня когда-то за меня... Как же это сводит с ума. Когда не в силах что-то изменить, защитить дорого сердцу человека. На себя... давно плевать. Будь что уже будет. Даже если раскромсают душу, или растерзают тело - в конечном счете... ничего. Свыкнется, примется, переживется. Как всё в этой чертовой жизни переживалось. Да и смерть... его переживется. Переживется. Но это будет потом. Когда занемеют раны, закаменеет душа. А пока... пока ты в пути, и царапины, порезы молчания, неведенья, угрозы (вновь и вновь по живой плоти, до крови, до слез, до криков) одна за другой ложатся на живое сердце, кажется, будто всё творящееся невыносимо, неизгладимо... и непреодолимо. Ночи без сна, утром - вставать не хочется, злишься, что вновь открываешь глаза. Что всё еще... дышишь.
Сколько уже времени прошло? Сколько дней? Недель?
Живя в рутине, в покое, в тишине - время плывет мерно, тихо, отчего его не замечаешь. Но едва струна натягивается, и зазвучит гимн страха и отчаяния, каждая минута - равна дню, а сутки - целому году...
Состарилась. Сама уже даже вижу, как помрачнела и осунулась. Лицо, и так мало узнаваемое в отражении на водной глади, и того стало каким-то чужим... и мерзким. В глазах не только печаль, но и мука, мольба прекратить всё это. Мольба к Господу, имя чье теперь на моих устах не реже имени моего Генриха. Каждую минуту, как только в голове моей мысли вновь возвращаются к тому, что творится, происходит вокруг, я молюсь... о спасении, о прощении... и том, чтоб сохранил Господь им жизнь, моим невольным новым друзьям, близким: Генриху, Беате и Хельмуту.