— Битте.
От арийского слова халдей скривился, но лупу взял.
— Это настоящий инструмент из настоящего стекла.
— Ха! Не надо так много умничать, фейгеле.
Он придвинулся вместе со стулом поближе, откинул длинные фалды сюртука, такого же черного, как его борода и плуш на голове; свет импульсной лампы ровно лег на цветной прямоугольник. Долго-долго халдей вглядывался в синюю полоску «Техасца Магнума», светил в нее допотопным спектрографом ― разве что на зуб не пробовал. Но редкую вещицу определил.
— И что теперь? Ты пришла, чтобы посветить своими худыми коленками и похвастаться «Техасцем»?
Мишель приподняла брови. Чуть склонила голову. Рассыпалась челка ― ее крупнокалиберное оружие.
— Вот не надо этого, — халдей взял увеличительное стекло и поглядел сквозь него на девчонку. — Не надо считать себя самой неотразимой в целом Стеллсе.
— Разве это не так?
Почесав бороду, халдей выложил на стол двадцатидолларовую бумажку.
— Почти так. Но чтобы стать с а м о й неотразимой, тебе надо есть больше сладкого. Вот деньги за вкладыш — иди, купи чупа-чупс. И приходи, когда будет еще что-нибудь интересное.
Вместо чупа Мишель, не торопясь, закурила сигарету. Подтянув юбку, она перекинула ногу за ногу и выпустила дым сложенными в сердечко губами.
— А так?
Отобрав сигарету, халдей выбросил ее в окно.
— Не порти здоровье, деточка. На еще десятку, купишь два чупса.
— Люблю вашу халдейскую математику, — засмеялась девчонка. — Но давай попробуем по-честному. Для разнообразия, а?
— Это как?
— Ты получаешь вкладыш, а я ― каких-нибудь редких «японцев».
— Каких именно?
— Ну… Марукава.
— Марукавы нет, — сразу предупредил халдей и на вопросительный взгляд Мишель уточнил: — Совсем нет.
— Тогда давай, что есть из «Космольва».
Затаив дыхание, девчонка поглядывала на закручивающего пейсы халдея. «Попала или мимо?» Этот бородач был одним из самых известных собирателей вкладышей. Из первой пятерки точно. Такие мимо «Техасца» не проходят. За дурацкого всадника на скользкой бумаге можно было выручить несколько сотен еще на юге, но мысль о близости давней детской мечты — собрать все вкладыши «Космольва» ― удержала ее.
Бородач наконец поднялся и, подойдя к закрытому шкафу, встал как вкопанный. Какое-то время он думал, опустив голову; пальцы все теребили витой локон. Нетерпение охватывало девушку ― сейчас она была на пороге своего прошлого, теплая частица которого хранилась за дверкой шкафа у стены. Честно говоря, она не особо верила в успех и уж, конечно, не рассчитывала заполучить главный приз ― последний из вкладышей в серии, на котором «Нептун и крейсер». Получить бы хоть «Город» — карточку с изображением родного Гастона и парящим над ним «Космольвом».
«Город» когда-то был в ее коллекции. До того, как она попала в Атлантию. В интернат имени Джона Класса, мать бы его во все щели. Девочек из Новой Бретани, будто преступниц, доставленных под охраной солдат-гриндо, распределяли по указаниям все той же ювенальной комиссии. Мишель попала в зачуханный Вьель-Руж, Луизиана. Гнусное местечко. Непривычные к существованию иных, кроме тех, что были на Архипелаге, «форм жизни», девочки с ужасом наблюдали за их кишением. Негры, креолы, латиносы, азиа-метисы, индо-мулаты и другие комбинации человеческих рас и народов, приводили их в ужас. Поведение обитателей интерната столь отличалось от принятых норм с родины Мишель, что время, проведенное в своей комнате, казалось раем. Комната закрывалась на ключ и четыре девочки от ужина до утра могли расслабиться. Правда, был еще один ключ от комнаты ― у миссис Тернер. А ее боялись больше, чем всех метисов и мулатов, вместе взятых.
Именно эта гадина отобрала ее «Город». Выхватила, когда Мишель задумалась, рассматривая черно-лиловый рисунок.
«Ой, ― издевательски сказала Тернер. ― Я, кажется, уронила твой фантик». И втоптав в грязь дорогой сердцу предмет, фальшиво пожаловалась: «Я такая неловкая!»
И стала ждать, когда расплачется Мишель.