— Мне страшно и холодно.
И ей действительно стало страшно и холодно, потому как рядом был мужчина, который мог защитить и согреть. Китт ответил непонятно и очень тихо:
— Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана…
Чуть отстранившись, так чтобы видны были его глаза, Мишель спросила:
— Это название фильма?
— Нет… стихотворение. Очень старое, — ответил Китт и прочитал его до конца, с паузами, волнуясь и разглядывая в темноте ее лицо.
— Поутру она умчалась… Кто это написал?
— Один русский поэт. Лермонтов. У него такое же имя, как и у вас, юная мисс.
— Мишель?
— Ну… по-русски Михаил. Но тогда в России многие говорили по-французски, и друзья его звали Мишель. Да, мисс. Самое лучшее имя.
— В самом деле? Любишь Мишель?
— Да, мисс.
— Нет-нет, скажи: J'aime Michel (Я люблю Мишель — фр.).
— J'aime Michel.
— Скажи: J'aime Michel Mautillion. Elle est la plus belle fille de la Terre. Китт наклонился и посмотрел в глаза девчонке, которая не прятала их за ресницами. Девчонка увидела, как побледнело лицо Китта, и отчетливо проступил узор, нарисованный электрическими красками.
— Я люблю Мишель Мотильон. Она самая прекрасная девушка на Земле.
Острая колючая темнота будто рассеялась и девчонка тихо произнесла:
— J aime Kitt Rojers…
***
— Да, Пинто, я тебя услышал.
— Но, босс!
— Услышал. А теперь послушай ты.
— Но, босс, Белый Сэм за один день взял два хранилища. Баксы, фифтинги, даже золото!
— Пинто, выйди в коридор, выпей воды, а когда успокоишься, возвращайся. — Почти всегда серьезный, Фидель произнес это с редкой для него насмешливостью.
Расположение к Бульдозеру компенсировало неразумные пререкания итальянца. Босс потому и отнесся так мягко к воплям о банках и баксах, что Пинто уже им выбран на место «правой руки». Конечно, парень не сдержан и чересчур прямолинеен, но в данной ситуации лучшей кандидатуры нет.
— Ты, Бульдозер, не понимаешь, — со свинцовой мягкостью вразумлял Фидель, — что через пару деньков Белый Сэм добровольно притащит золото нам — прямо к двери. И будет проситься в убежище.
— Какое убежище? — переспросил Пинто. — Во всех убежищах теперь полно трупов. Псевдоплазама всюду. Всюду! — твердил итальянец, и босс опять вынужден был его утихомиривать.
— Если убежище имеет глубину более четырех метров — плазма не успевает сгуститься. Тогда безопасно — в метро, например. Ты не думал, почему я приказал занять старую ветку вестсайдской линии?
— Думал, босс. Стал думать, когда пришла армия.
— Молодец, — рассеянно похвалил Фидель, поглаживая черную панель видеоприемника; тот едва слышно заурчал, отчего стал напоминать обыкновенного домашнего кота.
— С военными стрельбы избежали?
— Да, босс. Я сказал, что весь тоннель заминирован.
— Понятно. А они, что?
— Они сообразили, что если полезут еще, мы взорвем все подземелье. Тогда вояки ушли.
— Та-ак. Предупредили, значит, — одобрительно покивал босс, знавший о быстрой и жесткой зачистке военными всех подходящих убежищ. — Теперь надо свозить туда всех наших. И некоторых друзей — я скажу кого… продовольствие надо, аптечки. Если Шторм зарядит надолго, под рукой должно быть все необходимое.
— А семьи наших ребят… Забирать всех? — осторожно спросил Пинто.
— Всех. Я не хочу, чтобы однажды у меня за спиной оказался парень, чью сестру или мать не взяли в убежище.
Так постепенно и раскрыл свой замысел Фидель: переждать грядущее через пару дней нашествие Желтой Радуги, запастись необходимым, а после — выбираться из города. Еще предстояло захватить и удержать достаточно большой кусок подходящей земли (босс уже присмотрел такой), и после неизбежного крушения Атлантийского порядка превратиться в нечто вроде феодального клана.
Пинто зажал волосы в руках, периодически дергая то левой, то правой. Мысли бушевали в его мозгу, скреблись и просились на волю.