Она кое-как объяснила причину своего посещения, развязывая закоченелыми пальцами веревку на своей коробке и обращаясь к мисс Хилдред, в блестящих глазах которой всегда было что-то ласковое, как бы ни была она резка и прямолинейна в своих разговорах. Но Эльза не могла не замечать на себе с первой же минуты пристальных взглядов остальных женщин: жены Питера Кэрью, брата Сета, мисс Флоренс, которая должна была в январе выйти замуж за Мейлона Брина, и Ады. Эльзе ни разу еще не приходилось видеть их всех вместе и сейчас эффект этого зрелища подавлял ее. Она старалась представить себе, что должен чувствовать человек, которому пришлось бы всегда, изо дня в день, жить под этими испытующими взглядами. Это было бы достойным наказанием за самый тяжкий грех.
Когда Эльза вынула и разложила на виду пару чулок, первой отозвалась жена Питера Кэрью. Она подперла щеку своей мягкой рукой и воскликнула:
– Ой, ой, ой! Да разве нам нужны такие толстые чулки!
– У меня в ногах щекочет, когда я смотрю на них! – заметила Флоренс.
А маленькая Ада, переводя свои синие глаза с Эльзы на чулки и обратно, спросила:
– А вы сами носите такие чулки, Эльза?
– Шш! Да пожалейте же ребенка! Поди сюда, милая, выпей чашку чаю и обогрейся, прежде чем пуститься в обратный путь.
Эльза отложила в сторону свою коробку и приняла чашку из рук Хилдред. В этой комнате, где стояла нестерпимая жара, ей пришлось услышать удивительный разговор, неожиданно вызванный ее прибытием. Кэрью принялись толковать о своих ногах.
– У женщин Кэрью всегда были красивые ноги, – заявила Хилдред и, словно желая придать вес своим словам, вытянула ногу на красной плюшевой подушке, лежавшей на полу у ее стула. Она скромно приподняла юбку и показала свою бутылкообразную икру с очень тонкой лодыжкой. Флоренс и Ада ревностно обнажили свои ноги той же семейной формы, и затем все трое взглянули на жену Питера Кэрью. Та подняла свою шерстяную юбку и выставила вперед изящную ножку.
– Отличная нога, Грэс! – одобрительно воскликнула Хилдред. – Нога Кэрью! Я заметила это в первый же день, когда Питер ввел вас в дом. Но, должна признаться, я была несколько удивлена. При таком сложении, как у вас, ноги обычно некрасивы.
Ада указала на стройные ножки Эльзы, которые та убрала под стул, и сказала:
– Вот у Эльзы они идут не так, как следует. Не правда ли, тетя Хилдред?
Эльза вспыхнула, но слегка выставила в бок одну ногу, чтобы показать, что ее мало трогает это замечание.
Когда, наконец, Эльза собралась уходить, она почувствовала, что никогда в жизни у нее не было такого неприятного получаса. К тому же, выйдя из дому, она спохватилась, что оставила свой пакет в этой жаркой, богато обставленной гостиной, и ей пришлось повернуть обратно и еще раз ударить о дверь страшной головой монаха.
Уже усевшись в тарантас, она увидела Бэлиса Кэрью, который ехал верхом по аллее молодых вязов на коне, похожем на коня Питера Кэрью, и очень напоминал последнего. Она испугалась. Заторопилась. Бэлису было уже девятнадцать лет, он стал совсем взрослым. Бэлис вырос за последний год, и Эльза заметила, что он больше не был похож на малину, хотя на щеках его играл легкий румянец, свойственный всем Кэрью. Он выпрямился и снял перед Эльзой шляпу. Что-то в его движении невольно не понравилось Эльзе. Зачем он совсем снял шляпу? Риф и Леон так не поступили бы.
– Здравствуйте, Эльза Бауэрс! – быстро поздоровался он. – Что это заставило вас поехать в такую даль и в такой холодный день? Получали ли вы известия от Рифа за последнее время?
– На прошлой неделе было письмо, – ответила Эльза, – кажется, у него все благополучно. Он писал, что на Рождество приедет домой.
– Это хорошо. Мне хотелось бы его повидать. Я сам собираюсь в университет в будущем году. Дома хотят, чтобы я стал доктором. А как вам нравится моя новая лошадь? Ее подарила мне на день рождения, тетя Хилдред. Чистокровный конь. Я хочу весной пустить его на скачки, если мне позволят мои. Посмотрите, как он становится на дыбы.
Он туго натянул поводья, и конь встал на дыбы, изгибаясь и танцуя. Эльза смотрела на коня и на всадника, сама не зная хорошенько, восхищает ли ее или злит эта картина. Конь был прекрасен. Таким конем Риф или Леон гордились бы до конца своих дней. Но Бэлис обращался с ним прямо с ненужной грубостью. Конь продолжал приплясывать на своих тонких ногах, как вдруг Бэлис внезапным движением осадил его так, что его морда оказалась совсем близко к Эльзе. Бэлис улыбнулся девочке с высоты своего седла и натянул повод еще туже, чтобы конь круче изогнул свою гладкую шею. Эльза заметила кровь на удилах.
– Не надо! – быстро воскликнула она. – Вы причиняете лошади боль! У нее рот в крови!
Вместо ответа Бэлис продолжал улыбаться и все туже и туже натягивал повод. Внезапно в Эльзе вспыхнул гнев. Она почти час просидела только что в обществе женщин Кэрью и была беспомощна в своей досаде на всю эту компанию. А теперь еще Бэлис сидел здесь на коне с дьявольским вызовом в глазах! Ей вдруг вспомнилось, как он украдкой наступал под столом на ее босую ногу, отлично зная, что в ответ она могла тогда только тихонько вскрикнуть. Но теперь они оба были вдвоем на открытом пространстве, и не было здесь кого-нибудь из его родственниц, которая взглядом своим подавляла бы ее. Протянув руку, Эльза схватила коня за повод около уздечки, другой рукой – кнут с козел тарантаса.
– Бэлис Кэрью! – вскричала она. – Я сказала, чтобы вы перестали… Отпустите поводья!
С этими словами она подняла кнут, готовая пустить его в ход, если Бэлис не послушается. Все еще улыбаясь, Бэлис отпустил повод коня.
– Ладно, Эльза-горячка! Вы думали, что это ваш конь. Ну, отпустите повод! Я больше не буду. Я согласен, что лошади было немного больно…
Но Эльза, чувствуя какое-то новое унижение, уже взялась за вожжи. Когда она двинулась вперед, Бэлис помахал ей шляпой и улыбнулся. Обернувшись к нему, Эльза не могла не заметить, что он казался столь же и изящным и странным, как и его дядя Питер Кэрью. Бэлис улыбался как будто не столько вам, сколько сквозь вас, будто вдали за вами видел что-то удивительное. Когда она выехала на большую дорогу, Бэлис поворотил коня к дому и поскакал по молодой вязовой аллее. Он прямо сидел в седле, и тонкие обнаженные ветви вырисовывались над ним на фоне неба, а само небо дышало дымчато-желтоватыми красками заката.
ГЛАВА V
Год подходил к концу, и мать Эльзы оббила от холода верх и низ двери разным тряпьем, а на ночь закладывала пороги старыми мучными мешками, обрывками ковров и всякой всячины. В степи зима была особенно чувствительна. Мать приготовила из лука и жженого сахара микстуру от кашля, более противную, чем касторка. На праздники приехал домой Риф, какой-то совсем другой Риф, который до поздней ночи сидел у кухонной печи с большой книгой на коленях. Риф, конечно, был рад повидаться со всеми, он часами рассказывал им о своей жизни в городе и все время повторял, как хорошо он себя чувствует здесь, у себя дома. И все-таки Эльзе казалось, что он стал почти чужим среди семьи. Может быть, так казалось потому, что он вдруг сделался мужчиной с мужскими манерами и образом мыслей. Эльза любила по вечерам сидеть в кухне немного в стороне от него и наблюдать за ним, зная, что в нем пробудился уже призыв к другому миру и к другой жизни, не той, какой жили они здесь, в Эльдерской балке. При мысли об этом становилось немножко грустно, а вместе с тем она приносила и радость – радость за Рифа.
Выпал снег, и подошел Новый год, покрыв все пушистой белизной и скруглив контуры местности. Под тополями у дома ложились длинные синие тени, а между ними, там, где мягко ударяло солнце, снег окрашивался в цвет зрелого персика. Эльза любовалась из окна чудесной кущей тополей, переливавшейся зимними оттенками. Она смотрела и дальше, туда, где в своих чарах стоял дом Кэрью. Там сегодня праздновали свадьбу Флоренс Кэрью, на которой присутствовало множество гостей: зажиточных фермеров, жителей соседнего городка и даже ближайшего большого города. Отец и мать говорили утром об этой свадьбе.