С грустью смотрел он на воркующих в беседке Нину и Сергея, но был бессилен помешать развитию событий. Старался одолеть душевную боль, нарастающую ревность. Как тяжело больной смиряется с неизбежностью скорой смерти и уж не страшится неотвратимого конца, так и Борис спокойно смотрел из окна или с балкона на эту неразлучную пару и даже приветливо подымал руку, если они его замечали.
Сегодня, на седьмой день лечения, ему было лучше. В ногах слышалась упругость, голова не кружилась, не тошнило, он не валился мешком в кресло или на диван. Нетерпеливо посматривал на дверь, — ждал Малыша или Анну, а может быть, обоих сразу. С полчаса назад они поднялись на половину Анны и вот-вот могут прийти к нему. Всю эту неделю он не выходил на пляж, не появлялся во дворе. Сегодня, может быть, ему разрешат.
Подошло время принять микстуру. Он уже налил себе в стаканчик, хотел выпить, но — отставил. Он заметил, что если не выпивал эту микстуру, сильно пахнущую валерьяной, энергии прибавлялось, — он мыслил живее, чаще подходил к окну, ждал гостей, особенно Анюту, с которой было легко и приятно. В беседах она не касалась гешефтов, афер, не пугала рассказами о бушевавших в России политических бурях. И не было никаких намеков на его болезнь, на все, что было связано с миром его друзей, среди которых еще недавно так рискованно и беспорядочно проходила его жизнь. Смущало одно обстоятельство: зачем она к нему заходит? Из одного ли милосердия и внимания к больному человеку или ею движет профессиональный интерес литератора, изучающего природу любопытного персонажа? А может, ее посылает Малыш?
Вчера он сказал Анне:
— Вы, наверное, ходите ко мне, как в зоопарк: подойдете к клетке и разглядываете, точно барса или пантеру.
— Но почему же барса? А может быть, вы напоминаете мне австралийского ленивца.
— Ленивца? Вы это правду говорите? Во мне есть что-то похожее на этого благодушного сибарита?
— Не знаю. Но и на барса вы похожи мало.
— Я вижу, вам весело живется в «Шалаше», — сказал он, намекая на их отношения с Малышом.
— К такому заключению вы пришли, глядя из окна?
— Да. И с балкона. Я как немощный старик выползаю иногда на балкон, но это и все, что мне разрешают.
— Разрешают? Но кто же устанавливает вам такой режим?
— Нина. И врач.
— Но, может быть, они разрешат вам покататься на катере?
— С вами?
— Да, со мной.
— Вдвоем?
— Можно и вдвоем, если вы этого пожелаете. Но если и еще кто напросится, мы не станем возражать?
— Нет, не станем, но я бы хотел покататься с вами вдвоем.
Анна повела плечом.
— Пожалуйста.
Борис позвонил Нине. Они сидели с Сергеем в беседке, и Борис видел, как она взяла со стола телефон.
— Нинель, позволь мне покататься на катере.
— С Аннушкой?
— Да, с Аней.
— Но как ты себя чувствуешь?
— Ничего, неплохо.
— Ну пожалуйста.
Борис торжествующе взмахнул трубкой телефона и по-военному доложил:
— Разрешение получено. Когда прикажете?
— Да хоть сейчас.
Борис засуетился, достал из шкафа кожаную куртку, положил в карман маленький хромированный пистолет, взял приемник-магнитофон.
— Да зачем вам все это?
— Мало ли? И куртка нужна. Вдруг дождь пойдет, а мне простывать нельзя, организм ослаблен.
— Ах, да, я забыла, вы же все-таки хворый.
— Я уже не хворый. Здоров. Вполне здоров. Повертел перед носом радиотелефон, маленький, изящный, с красными кнопками.
— У вас есть такая игрушка?
— Нет.
— Ну так вот вам. И еще один дам, запасной. Прекрасная штука! Мне доставили дюжину из Японии. Дальность действия — триста километров. И слышимость хорошая. Берите. Мне хочется сделать вам что-нибудь приятное. — Он снова засуетился, полез в стол, в шкаф. — Вот еще… — он вынул из письменного стола другой аппарат, тоже маленький и очень красивый. — Это приемник мощный, многоволновый и в нем же магнитофон двухкассетный. Тоже новинка. Самый-самый… Возьмите, пожалуйста.