Костя ему все больше нравился, и он проникался желанием сделать его ближайшим товарищем по своим делам. «Да-да… Непременно пошлю его в Америку. Дело пахнет сотнями миллионов, — нужен надежный человек».
— Ты, майор, говоришь по-английски?
— Да, я английский знаю и могу на нем изъясняться, хотя и не очень бойко.
— Тебе придется срочно засесть за английский, дам тебе учительницу, будешь с ней беседовать только на английском. У меня на тебя есть серьезные виды.
— Можете располагать мною. Я для себя решил: поступаю в ваше полное распоряжение.
— Хорошо. Ты, майор, нравишься мне все больше, и я готов доверять тебе.
Они подъезжали к дому дяди Васи.
Старрок не отступал от майора ни на шаг: вместе они вошли в дом, подошли к печке, на которой лежал хозяин дома.
— Ты болен, дядя Вася? — поднялся к нему по лесенке племянник.
— С чего ты взял? — возразил бодрым голосом Василий Владимирович. — Люблю поваляться на печке, — вот и все дела. А ты надолго ко мне?
— На этот раз — нет, но потом приеду. Дай ключ от сарая, — там инструменты, мне надо кое-что починить в моторе.
— Он там, над дверью, — на карнизе.
— Ну-ну, ты лежи, а мы повозимся с машиной.
Прошел в дальний угол сарая. И, прежде чем достать сверток, сказал Старроку:
— Закройте дверь. На задвижку.
Приставил к стене два пустых ящика, встал на них и вытащил из-под стрехи сверток, запеленутый целлофановой пленкой, с радостью ощутил, что он много меньше и легче того, что он сюда закладывал. «Молодец, девка, — подумал об Анюте, — спроворила».
Подозвал генерала. Показал на ящик:
— Садитесь.
Тот было протянул руки к свертку, но майор остановил:
— Не торопитесь, генерал. Тут нас никто не увидит.
Старрок медленно опускался на ящик, но взгляд его был прикован к свертку, и руки машинально к нему тянулись, и весь он дрожал, как в лихорадке. А Костя искал подставку вроде столика. Наконец нашел, включил свет, подтянул ящик и для себя и подсел к генералу.
И не торопясь, как в замедленной съемке, — так казалось Старроку, — разворачивал сверток, а когда раскрыл содержимое, генерал тихо ойкнул и запустил руки в драгоценности.
Костя снова спокойно произнес:
— Тор, опитесь, генерал.
И ребром ладони стал разделять на отдельные кучки кольца, перстни, браслеты, царские ордена и золотые монеты… Потом вырвал из блокнота три листка, написал: 1, 2, 3.
Показал на кучки. Свернул листки в тугие трубочки, накрыл ладонью.
— Тяните!
Генерал сунул пальцы под ладонь, захватил билет. «Первый»! Костя двинул ему первую кучку. Потом генерал достал третью — Костя подвинул и третью. Среднюю забрал себе.
— Поехали, майор, быстрее.
— Куда спешить? — сказал Костя, но Старрок его не слышал. Бросив на ходу: «Заходите ко мне завтра», он трусцой бежал к машине. И в ту же минуту, набирая большую скорость, полетел к шоссе.
Костя вернулся в сарай и здесь под лампочкой разложил свою долю. Насчитал два десятка перстней с бриллиантами, тридцать мужских печаток, почти столько же массивных золотых колец, заколки с бриллиантами, несколько брошей, — эти были особенно ценны, три колье, восемь старинных камей тончайшей работы в золотых оправах, семь массивных золотых браслетов. В кучке его оказалось сто сорок девять царских золотых десятирублевиков.
Вспомнил, как в Волгограде за один перстень с крупным бриллиантом мог получить сто тысяч долларов. Окинул взглядом лежавшие перед ним сокровища.
В уме прикинул: раньше, до перестройки, одна золотая монета стоила пятьсот рублей. Теперь же — о-го!.. Какие миллионы заключены в одних только золотых монетах, и какую уйму денег увез с собой вездесущий и такой ухватистый Старрок! Сколько он отстегнет тем, кто стоит за его спиной? И вновь теплая волна признательности к Анне поднялась в нем.
Нащупывал глазами место, куда бы спрятать клад. Поддел кончиком топора доску в стене, сунул туда сверток. Крепко прибил доску, отошел, посмотрел: «Вот так-то будет ладно». И еще пришла мысль: «Уж Старрок, конечно же, уверен, что ценности свои я теперь в сарае прятать не стану».
Было светло и хорошо на душе. Мысленно похвалил Анну за то, что не попалась на глаза генералу.
Анюта ждала его на пороге дома. И когда он подошел, не сдержала порыва радости — бросилась ему в объятья.
Дядя Вася был рад гостям, — так рад, что не скрывал своего волнения, бестолково суетился, говорил племяннику и Анюте «Дети мои» и всячески старался им угодить.
Старик недомогал, у него «что-то стронулось в спине», и заболел он давно, когда еще только вышел на пенсию, а теперь ему семьдесят два года, и спина болела все сильнее. Впрочем, случались минуты, когда боль отступала, он тогда выходил на улицу, обходил двор, заглядывал в сарай и даже «выползал», как он говорил, за ворота. Он очень любил русскую печь, на ней прогревал спину, и боль утихала. Печь топила, еду готовила и прибирала у него соседка Полина Тимофеевна, женщина не старая, очень аккуратная и честная. Старик в долгу не оставался; отдавал ей вещи умершей недавно жены и платил деньги. И когда Анюта сказала: «Я сама буду все делать», он энергично возразил: «Нет-нет, Полина пусть ходит и все делает по дому». Ясно было, что он не желает загружать внучку домашними хлопотами.