Вечером один из супругов заскакивал за сынишкой. Нарадоваться не могли. Разве что смущала худоба да появившаяся чесотка. Впрочем, тётя Мотя авторитетно разъяснила, что конституция у ребенка субтильная, и продукт весь пока идёт в косточку.
Соседка Тамара, с которой Марьяна поделилась впечатлениями от чудесной няньки, оглядев корочки за детскими ушками, а особенно услышав «про косточку», обеспокоилась.
– Дай-ка адресок, вечерком сама заберу дитятко, – предложила она.
Терпения до вечера Тамаре не хватило: заявилась после обеда. Из распахнутого, с обрывками клееной бумаги окна первого этажа лилось патефонное: «Эх, мороз, мороз!» Облупленная фанерная дверь оказалась незапертой.
Красноносая певунья тётя Мотя коротала одиночество с чекушкой, запивая её последним, что оставалось в родительском пакете, – молочной смесью. Слёзы скатывались по морщинкам, словно по желобам.
– Прям за душу берет, – пояснила она незнакомке.
Тамара огляделась:
– Где мало́й-то?
– Как это? – тётя Мотя смешалась, заозиралась. – Только ж был! Погулять, должно, пополз. Такой пластун!
Из-под панцырной кровати тявкнули.
– Да вот же он! – обрадовалась тётя Мотя. – На месте. Как в аптеке. А ты вообще хто?
Тамара откинула покрывало, с кряхтеньем опустилась на колени, заглянула. Из темноты на неё смотрели четыре глаза. Щенок и детёныш с мордашками, покрытыми слежалой коркой. Меж ними стояло блюдечко с засохшей манной кашей. Похоже, кашу эти двое делили по-братски.
Вопль, подобный сирене, прорезал тишину улицы Резинстроя. Разъяренная Тамара с младенцем в левой и с кочергой в правой гнала блажащую, перетрусившую тётю Мотю через весь Первый посёлок, то и дело охаживая по хребту.
Вечером от неё полной мерой досталось и непутёвым родителям. И когда спустя ещё неделю Марьяна, робея, сообщила подруге, что отдаёт малыша в ясли, та встала горой:
– Хватит ребятёнка калечить! Ко мне его по утрам. Я тебе и за ясли буду! И за папу с мамой!
Так и получилось, что сколько Алька помнил себя в этой жизни, столько в ней были дядя Толечка и тётя Тамарочка. Которым проказливый соседский мальчишка, легкий и звонкий, как бубен, заменил нерожденного ребенка.
…Алька с силой жал на звонок. Из глубины квартиры послышались знакомые шаркающие шаги, голос тёти Тамарочки: «Толик! Я открою. И иди, наконец, покушать или ты лопнешь моё терпение».
Тётя Тамарочка распахнула дверь, прижимая к животу заварной чайник с притороченным к носику ситечком.
– О! Аленький пришел! – громогласно обрадовалась она. – И вовремя, лапушка. Я как раз сегодня удачно сделала базар. Синенькие твои любимые приготовила…
– Тётя Тамарочка, найди ремень, – Алька подпустил слезу.
– Какой то есть?.. Да ты никак?!.. Что ж такое-то?! – тётя Тамарочка перепугалась. – Толик!!!
– Что тут у вас?! – дядя Толечка, дотоле равнодушный к угрозам жены, уже спешил на голос. В жениных интонациях он ориентировался, словно опытный лоцман в хоженой-перехоженной гавани.
– Да вот, – тётя Тамарочка растерянно ткнула в Альку. – Хлопчик за ремнём пришел.
Ещё через минуту громыхнула дверь на верхнем этаже, по кафелю увесисто задробили подкованные каблуки. По лестнице спускался гневный родитель. В проеме показались овальные носки яловых сапог, полощущиеся галифе. Алька шмыгнул за тётю Тамарочку, будто птенчик за наседку.
– Так и знал, что прятаться, стервец, побежит! Только дай поблажку! – обнаружив квартиру Земских приоткрытой, объявил Михаил Дмитриевич. Разглядел за спиной соседки силуэт сына. – Я тебя, поганец, зачем послал? А ну, вылазь под отеческую длань! Пропусти-ка, Тома!
Он сделал попытку протиснуться внутрь. Но тётя Тамарочка шагнула навстречу и, широкая, как корыто, опечатала собою вход.
– Не отдам хлопчика! – объявила она.
– Ты чо, Тамара, с цепи сорвалась? – Михаил Дмитриевич опешил. – Когда и учить как не щас, пока ещё поперёк лавки. Знаешь хоть чего натворил?
– Знать не желаю! И тебя тоже. Я как раз имею тебе сказать, что ты изувер! – Тамара, добрая по натуре, цивилизованно ругаться не умела. Если уж доводилось, то сразу пускала в галоп – срывалась на крик. – Ишь чего надумал! Мало́го пряжкой стегать! А самому если портки вислые скинуть?
Тут начал закипать и не привыкший к пререканиям прокурор:
– А чего ты вообще лезешь?! Мой сын – считаю нужным, стегаю.