Малышка испуганно пискнула и дернулась в сторону, прикрывая изумлённо приоткрывшийся ротик.
К влажной поверхности дерева прилип кровавый пух.
- Довольна, а? Каковы хвосты?
Чи вскинула голову, подорвалась с места и бросилась в дом с громким топотом босых пят.
Тору зло фыркнул, подобрал мёртвую курицу. Ему было очень обидно – сам же и выращивал, и выхаживал ещё мелких цыплят. А сейчас…
- Госпожа сердится будет… - вздохнул Тору и неосознанно сжал кулак. Бамбуковая палка госпожи Хацумомо-сама бьет обжигающе больно, и даже окрики доброй бабки – матери госпожи – Морико не спасают иной раз от побоев.
И с лисой он поквитается. С этой твёрдой мыслью парень вернулся в разорённый курятник.
Кусты на недалёком от их двора пригорке шевельнулись, тронутые любопытным рыжим хвостом.
В тесном курятнике, после уборки, Тору обнаружил несколько монеток, укрытых иглами колкого сена, и жесткий рыжий волос. Он беззвучно рыкнул. Ох, эти прохвосты. Много их нынче развелось, да наглых, главное.
Малышка Чи не говорила с Тору, обиженная на него за утро, а потом проснувшаяся госпожа отправила её за сушенной рыбой. Тору наказали за кур.
Когда Хацумомо вместе со служанкой, несущей зонт, пошли в храм, воспользовавшись удачей, юноша нащупал* (прим., здесь; нашёл, обнаружил) затейливую цепочку следа, оставленного тонкими лапами. Шел он из их двора и далее вился, как природный ручей, петлял, уводил из мелкой деревушки, поднимался выше – на холм, и терялся в лесу, полном влажных клёнов, кедров и лиственниц. Тору никогда в жизни не охотился и не понял, что, не смотря на свою лёгкость, вмятины от лап в сырой земле были через чур явными и незамысловатыми. Ни одна лиса не упустила бы шанса намудрить, но только не эта хитрица*, ушедшая в лес.
Сероглазый японец, в тайне от всех стащив кухонный нож, пошёл по тропке следа, по помятой траве, с ещё не сошедшей росой. То и дело сжимая от злобы и досады рукоять в своей ладони, он, наконец, поднялся на холм. Тору на секунду обернулся, поглядел на свою деревушку, зажатую между двумя невысокими горами. Ветер трепал пряди его густых волос, взбивал их в один пушистый ком.
Слышал он крик одинокого сокола, парящего за далью облаков, и ловил его безмолвную грусть.
Тору отвлёк сухой хруст. Он отстранился, повернулся, да так и замер, затаив дыхание.
Там, где кончалось поле и стерегли свои границы деревья последующего леса, под прибитыми ветвями редкого для здешних мест азуса темнело изящное движение. И лишь матовая, абсолютно круглая и выпуклая снежно-белая маска выделялась среди овальных листов. В её тонких, длинных, в виде перевёрнутого полумесяца, разрезах для глаз, которые пересекали кровавые полосы точно по середине, поблескивало масло карих радужек. Точно веер бросили в огонь – так сверкнул огонёк в звериных очах.
Острое ухо настороженно дёрнулось, ударившись о макушку. «Маска» как-то странно покачала головой вперёд, словно втягивала невидимыми ноздрями запах; фыркнула, склонила голову вбок.
Тору не дышал. Он не заметил, как выскользнул нож из его руки.
Небольшое существо на невысоких, тонких лапах дёрнулось от звука вонзившегося в землю острия и, резко подпрыгнув, нырнуло назад, в гущу листвы.
Тору сморгнул наваждение и бросился следом в лес, позабыв о ноже.
Лисица, с маской вместо длинной морды, кривыми прыжками огибала крепкие стволы с тёмной корой и корявыми корнями, бросаясь из стороны в сторону, то замедляясь, то наоборот скрываясь из виду. Тору, чьё лицо и одежду резали сучья, успевал замечать только силуэт, мелькающий рыжим пятном.
Вскоре его начали подводить его нетренированные бегом ноги, дыхание резало грудь. Однако тёмные желания поймать воровку и принести её – живую или мёртвую – госпоже звенели в его душе, подобно тяжелым цепям, и подгоняли дальше.
Лисица, зная здесь каждый сворот, отбивала чечётку быстрыми лапами, хитро путая след, играя с невежественным охотником, у которого в руках не было ничего кроме воздуха. Лисица смеялась своим низким задорным тявканьем, поигрывая рычанием в своей глотке, усмехаясь.
Тору не видел её сверкающих шаловливой искрой глаз, но чувствовал, что лиса над ним насмехается.
Шустрая рыжая шкурка перепрыгнула через пригнувшееся к земле дерево. Парень пролез под ним и остановился с колотящимся от долгого бега сердцем. Крепкие сандали отбили его пятки, от одежды остались лоскутки ткани, бесцельно болтающихся на изнурённом, ноющем от ударов бамбуковой палкой юношеском теле. Тору вытер лицо своими ладонями и осмотрелся, пытаясь выровнять дыхание.
Лиса словно растворилась – нигде не было слышно удаляющегося бега.
А Тору понял, что рыжая завела его в самую густую часть леса. Он сделал шаг назад, на мгновение испугавшись могучих деревьев, показавшихся недружелюбными и страшными. Успокоившись, Тору зашагал наугад, вслушиваясь в шорох кустов – не лисица ли? И вскоре вышел на открытый участок леса, где в самой середине рос высокий эноки, чьи длинные ветви давали глубокую тень. Его свинцово-серая кора даже издалека казалась гладкой и ровной, без бороздок. За деревом протекал широкий ручей.
Сероглазый услышал отрывистый призывный лай и в спешке крутанулся на месте, но нет, не успел поймать звук - стихло. Тишина, только птицы переговариваются.
Тору приблизился к эноки, внимательно вглядываясь в кусты.
И вновь лай, схожий смеху:
- Кицу-кицу!
Парень повернул голову и схватился рукой за гладкую кору.
Пред ним на поросшем мхом пне спокойно сидела лисица во всей своей красе гибкого тела. Из-за неподвижности её можно было принять за каменную статую. Лишь ветер, трепавший её густой мех на грудке, выдавал в ней настоящего зверя. И наконец-то парень смог рассмотреть её четко.
Тору слабо сглотнул.
Лисица сидела спокойно, изучая человека немигающим взглядом за маской; и хвосты её – около семи штук! – подёргивали своими черными кончиками.
- Не правда, - пролепетал ошалевший человек, не веря своим глазам. Что ещё за шутки? Это же бабкины сказки… Про хвостатых лис…
Может, наслушавшись её россказней, он незаметно уснул?
Сон?
Но приземлившаяся на его предплечье и перебирающая цепкими лапками букашка была вполне реальной. Реальной была кора под его пальцами, звук ручья позади, запах леса – реальность.
Тору в страхе не шевелился, не зная, что делать.
А потом «маска» зло исказилась, хоть и оставалась всё такой же, круглой и блестящей. Нечто злое скользнуло по её поверхности, как тень, задержалось в хитрых карих глазах и исчезло. Лисица поднялась, и что-то томилось в её маленькой голове. Шерсть на шее ощетинилась, а хвосты, вздыбившись, поднялись в открытой угрозе.
Раздался приглушенный рык. И кицунэ прыгнула, рисуя грациозный прямой прыжок. Приземлившись на секунду на твердую землю, она оттолкнулась задними лапами и взлетела, устремляясь стрелой на Тору.
Услышав, как защелкали зубы за маской, парень отшатнулся, но черные подушечки толкнули с силой его в грудь, мазнув острыми когтями по ткани одежды. Под ногами японца земля стала крошиться и опадать.
Уже заваливаясь назад, человек понял, что стоял не на краю ручья, а пропасти – и внизу бурлил быстрый поток реки. Тору сорвался и покатился кувырком по каменистой круче. Юноша мотался в пыли между выступающими корнями и острыми камнями. Всё вниз, и вниз, и вниз, пока ледяная вода не приняла в себя изнурённое, окровавленное тело, избитое твёрдым песком.
Сверху спокойно наблюдала этот страшный полёт семихвостая лисица, вслушиваясь в шум течения.
Тору очнулся в холодном поту, судорожно сжимая края стеганого одеяла. Его сильно колотило, бросало в дрожь.
Парень подорвался, в страхе оглядываясь. Он был дома, в своем «углу»; и, судя по пробивающимися бледными лучами солнца в маленькое окошко, сейчас утро.