Я молча указала пальцем на дверь, уже перестав удивляться и смирившись с неизбежным. Хуже все равно не будет, потому как хуже уже некуда.
– Меня, кстати, баба Маша зовут, – представилась пожилая женщина, ловко подхватывая Стаса, ощерившего щербатый ротик. – Ты иди, поспи, замучилась ведь.
Я безропотно двинулась в спальню, повалилась на кровать и провалилась в сон. Проснулась почти через три часа. "О, Боже, где сын? Я оставила ребенка на попеченье незнакомой женщины". Но испугаться по-настоящему не получилось. Навалилось безразличие и апатия. Полежав еще минут пятнадцать, я выползла из комнаты. В коридоре пахло чудесно, чем-то съедобным. У меня даже слюнки потекли. На готовку времени совсем не оставалось. Жили на подножном корму. Все время целиком и полностью посвящалось Стасику.
На столе – горка желтых блинов, истекающих маслом и исходящих ароматным паром. Довольный Стасик восседает в своем стульчике, как божок на троне, и изо всех силенок стучит ложкой по столу.
– Ты, садись, покушай, голуба, Стасик поел уже, – баба Маша суетилась возле плиты, выливая половником тесто на сковороду. Я села на стул и крепко зажмурилась. "Сейчас я проснусь". Но, к моему облегчению, ни баба Маша, ни, главное, блины, никуда не исчезли. Окуная жирные конвертики в густую сметану, вполуха слушала объяснения бабы Маши.
– Я из деревни приехала. Мне твоя мать-покойница адрес дала, на случай если шо понадобится в первопрестольной. Эх, хорошая была баба, да померла рано.
Я наворачивала блины и, внимая "окающей" и "шокающей" бабе Маше, что-то бормочащей о цели своего визита, таяла, как масло на сковороде. Если не видеть лица, то иллюзия, что рядом сидит мама, будет полной.
Под вечер с работы пришел хмурый и усталый муж. Я заметила, как поползли наверх его брови при виде старушки.
– Вы, идите, сходите куда-нибудь. А я со Стасиком посижу, – предложила баба Маша.
Меня не пришлось просить дважды. Нацепив первое попавшееся платье, болтавшееся на мне, как на вешалке, потуже затянув поясок, я схватила под руку ошарашенного мужа и потащила его прочь из дома. Хоть куда, лишь бы подальше. Он начал мне выговаривать уже в лифте.
– Наталья, ты соображаешь? Ты оставила ребенка какой-то незнакомой старухе, – назидательно вещал Андрей.
– Во-первых, не старухе, а бабе Маше, а во-вторых, почему незнакомой? Она подруга моей мамы, я ее прекрасно помню, – беззастенчиво врала.
В тот момент я готова была лечь костьми, но отстоять присутствие у нас бабы Маши.
– Ты как хочешь, а я – возвращаюсь, – произнес он.
– Только попробуй, я с тобой завтра же разведусь, – прошипела в ответ.
Андрей тяжело вздохнул. Скандалить ему не хотелось, поэтому он нехотя поплелся за мной. Пломбир из упаковки, нарезанный крупными кусками и политый джемом из тюбика в ближайшей забегаловке имел божественный вкус. А кофе из пакетика – вообще предел мечтаний. Я отрывалась по полной. Еще бы не видеть недовольную физиономию Андрея, цедившего кофе из терявшейся в его большой руке чашечки. Впрочем, я старалась не смотреть.
Баба Маша стала жить у нас, взяв на себя львиную долю забот. Я начала походить на человека. Из зеркала на меня уже не смотрел красными глазами "Нафаня". По крайней мере, без труда угадывался пол. Отношения с Андреем тоже налаживались. Как только он в первый раз смог в субботу попить пиво с друзьями, его отношение к бабе Маше резко изменилось в лучшую сторону. Еще бы! У бабы Маши, помимо остальных прекрасных качеств, было одно, делавшее ее просто незаменимой. Она могла быть незаметной. Вообще. Она не лезла с советами, не читала нотаций, не увещевала и ни на чем не настаивала. Могла целый день молчать, пока ее не спросишь или не попросишь о чем-либо. Стасик в ней души не чаял. После традиционных "мама" и "папа", он смешно шепелявил "баба Маса". Мы с Андреем тоже к ней привязались и не представляли жизни без нашей спасительницы.
Время летело незаметно, Стасику исполнялся годик. Мы решили его окрестить. Собрать друзей, знакомых, после посидеть в кафе. Баба Маша отказывалась наотрез. Как только я ее ни уговаривала, как только ни ластилась, как ни умасливала. Нет – и все тут. Я – атеистка, в Бога не верю и в церковь не пойду. Я сдалась. Ну, что тут поделаешь?
Стасику исполнилось четыре, он ходил в садик, я вышла на работу. Ничего не предвещало беды. Утром все, как обычно, разошлись по своим делам. Забрав сына из садика, вернулась домой и увидела на столике в прихожей записку:
"болше ни нужна ухажу ни паминайти лихам"
Я опустилась на пуфик, слезы градом полились из глаз.