В сентябре Ромка пошел в школу. Мы с Ванечкой заняли наблюдательную позицию на скамейке. Ванечка исступленно ковырял в носу, я обгрызала остаток ногтя на указательном пальце. Периодически вскакивала с лавочки и выбегала на дорогу – не покажется ли за поворотом мой герой. Ванечка устал, раскапризничался, и баба Маня увела его домой. Я осталась на боевом посту в полном одиночестве. Солнце поднялось высоко и начало припекать, заставив меня покинуть удобную скамейку и переместиться в тень.
Наконец-то показалась долговязая фигура Ромки. Он вышагивал с гордо поднятой головой. На белой футболке с вымпелами гордо горит значок «октябренка». Я ахнула. Ромка прошествовал мимо, не удостоив меня даже взглядом.
– Привет, Машенька, – поздоровалась тетя Люся. – А ты, Ромка, чего не здороваешься? Поссорились, что ли?
Ромкиного ответа я не услышала. Оскорбленная в лучших чувствах, поплелась домой, складывать в сумочку тетради и ручки. Я мечтала о школе, о значке «октябренка», о новых подругах и добрых учителях. Все оказалось немного иначе. Вернее, совсем иначе. Учительница была не совсем добрая, вернее, совсем не добрая. Она орала на октябрят с пеной у рта, называла нас «ублюдками» и ехидно спрашивала у не подготовившегося ученика: «Что, в калошу сел?».
В начале сентября я огорошила родителей вопросом:
– Кто такой ублюдок?
Подруг тоже не наблюдалось. Меня отдали в престижную, английскую школу. Здесь дети были со всего города, а не из одного района. Ромка учился в четвертом классе, да еще и во вторую смену. В моей школе второй смены не было вообще. Если я не зубрила уроки, то утешалась Ванечкой. Он был потешный, но слишком мал для игр и забав.
Зимой случилось непредвиденное – нам дали «ордер». Что это такое, мы с Ромкой не знали. Сидели на диване дома у Черновых, глядя во все глаза на взбесившихся взрослых. Мамы рыдали на кухне, отцы пили «беленькую», хрустя огурцами. Дом гудел, словно разворошенный улей, все друг друга поздравляли, мужчины жали друг другу руки, женщины со слезами на глазах бросались в объятия. Баба Маня так сильно разволновалась, что у нее подскочило давление и пришлось вызывать «скорую». Людей в доме стало чуть не в три раза больше. У всех бабушек неожиданно обнаружились родственники, многие приехали из других городов. На детей, понятное дело, никто не обращал внимания. Мы путались под ногами, дергали взрослых за подолы:
– Что такое ордер? Что такое ордер?
От нас отмахивались. В общем, мы с Ромкой с трудом выяснили, что нас «расселяют». Еще одно странное слово. Мы утешились тем, что будем жить в одной доме. Вроде бы даже в одном подъезде. Только Черновым дадут трехкомнатную, а нам – двушку. Мы съездили в новый дом, посмотрели на дверь и, довольные увиденным, вернулись обратно. Суета в доме не утихала. С утра до вечера сновали какие-то незнакомые люди, носили коробки, диваны и шкафы.
– Посторонись, – то и дело слышалось с лестницы.
Вскоре суета стихла. Соседи съехали. Мы остались. Вместе с еще одной семьей с третьего этажа. В последний момент нам сказали, что нашу квартиру кому-то отдали. Мама пила валерьянку и беспрерывно плакала. Папа замкнулся в себе и пропадал на работе. В будни мы с мамой просиживали длинные очереди в райисполком. Я ждала в коридоре, мама выходила печальная и понурая.
Дом стоял пустой. Теперь мы стали полноправными хозяевами бальной залы, снесли перегородки. Легко можно было представить, как утомленные танцами дамы и кавалеры выходили на веранду подышать свежим воздухом и полюбоваться открывающимся видом на раскинувшийся внизу город. Я кружилась по залу, представляя себя Золушкой на балу или принцессой, ожидающей в заточении прекрасного принца. Я все больше погружалась в мир фантазий. Дом меня пугал. Гулкая внутренняя каменная лестница, ведущая в «конюшни», из-за сырости кишела пауками и ночными бабочками «павлиний глаз», в саду стоял ряд заколоченных сараев. Как-то я решилась зайти в наш, забрать чемодан фотографий, собранный мамой. Боязливо заглянула внутрь. На горе рассыпанных карточек храпел незнакомый мужчина. У меня случилась истерика.
Изредка мы навещали Черновых. Собирались все соседи, веселились, дядя Боря играл на баяне, тетя Люся пела. Штор не было, окна занавешивали одеялами. Но это не омрачало радости новоселов. Дом, в отличие от нашего старого, дышал свежей краской, во дворе тут и там валялись остатки строительного мусора. После таких походов мама становилась еще мрачнее, часто плакала. Так пролетели два года. Два года одиночества и пустоты. Нам и семье сверху каким-то чудом выделили по квартире. Совсем в другом районе. На мамино лицо вернулись краски, взбодрился отец. Теперь Черновы навещали нас в новом доме.