— Она досталась мне даром. Берите, — сказал Боб Посин и вложил пластинку в конверт, а затем в пакет.
Пластинка была пыльная и заезженная, ее проигрывали почти каждый воскресный вечер в программе на итальянском языке. Это была древняя запись «Che Gelida Manina»[34] в исполнении Джильи[35], фирмы «Виктор».
— Ну тогда лады, — согласился Вакуххи.
— Лады, — отозвался Боб Посин. У него было приподнятое настроение. — Как там Фисба?
— Ну и девчонка, скажу я вам! — ответил Тони.
Бобу Посину захотелось, чтобы в его торжестве участвовала и Фисба.
— Вы не знаете, что она делает сегодня вечером?
— Да поет она сегодня, в «Персиковой чаше»[36]. Хотите заехать? Можно к ней заглянуть. Правда, у меня дела, так что мне придется вас там оставить.
— Подождите, я рубашку сменю.
Он снял рубашку и извлек из комода чистую — розовую, с иголочки, ни разу не ношенную. Случай ведь особый.
Переодеваясь, он включил в гостиной радиолу «Магнавокс». Из динамиков полилась симфоническая музыка — шла музыкальная передача для ужинающих.
Тони Вакуххи, просматривавший журнал, взятый им с кофейного столика, сказал:
— Фисба записала тут пару пластинок для «Сандайэл», ну, этой фирмы на Коламбус. Смелые песенки, но не настолько, чтобы накликать неприятности — ну, вы меня понимаете. Может, принести их как–нибудь — для вашей программы популярной музыки?
— Спросите у Брискина, — ответил Боб, завязывая галстук.
— А то она бы и лично подъехала, — предложил Вакуххи. — Вы это практикуете? Вообще, ей бы на телевидение попасть. Вот это было бы дело, а?
— Нам бы всем туда попасть не мешало, — с чувством отозвался Посин. — Вот где настоящие деньги! Почему люди больше не слушают в барах живую музыку? Да по той же причине, по которой и мы сидим на своей независимой АМ–радиостанции не солоно хлебавши. Публика ведь как — включит себе «Я люблю Люси»[37] и довольна, что еще нужно этой тупой толпе? Подумайте только: иногда восемьдесят миллионов человек разом сидят и поглощают эту муть, лишь бы сбежать от реальности. Не хочу держать дома телевизор.
Музыка на радио смолкла.
— Увертюра «Ромео и Джульетта» в исполнении Лондонского филармонического оркестра под управлением Эдуарда ван Бейнума, — профессиональным голосом диктора объявил Джим Брискин. Последовала пауза.
— Понимаю вас, — сказал Тони Вакуххи. — Все, как один…
— Тише, — остановил его Посин, приглаживая волосы.
Из радиоприемника снова послышался голос Джима Брискина:
— Купив сегодня автомобиль у Полоумного Люка, вы получите отличную машину. Безупречное качество на долгие годы!
«Молодец, — подумал Боб Посин. — Хорошо у него получается».
— Полоумный Люк гарантирует, — твердо, четко и выразительно продолжал Брискин. — Отличную! Безупречное! Гарантирует! — и вдруг он задумчиво произнес: — Нет, больше не могу. Я читал это весь день, хватит.
Он произнес это, как бы разговаривая сам с собой.
— А теперь послушаем симфоническую поэму Рихарда Штрауса «Тиль Уленшпигель».
Тони Вакуххи нервно хохотнул:
— Вот так номер.
Снова зазвучала симфоническая музыка. Посин почувствовал сначала тепло, а потом и настоящий жар в затылке. Кожу у него на голове как будто припекло утюгом. Между тем он продолжал поправлять галстук и приглаживать волосы. Он не верил своим ушам.
— Ушам своим не верю, — вымолвил он. — Как он сказал? «Он больше не может»?!
— Не знаю, — смущенно сказал Вакуххи, почуяв, что произошло что–то скверное.
— Как это не знаете? Вы ведь слышали! Что он сказал? Он ведь сказал, что с него хватит, разве нет?
— Ну да, что–то вроде того, — пробормотал Вакуххи.
Посин надел пальто.
— Мне нужно идти.
— Так в «Персиковую чашу» не поедете, когда…
— Нет, я не поеду в «Персиковую чашу». — Боб вытолкал Тони Вакуххи с его пластинкой из квартиры и захлопнул дверь. — Как вам это понравится! — воскликнул он.
В холле Тони отстал от него на несколько шагов, а он все причитал:
— Как вам это понравится! Нет, вы только представьте себе!
На улице он расстался с Тони Вакуххи и пошел, сам не зная куда.
— Невероятно, — сказал он сам себе. — Вы только подумайте! Как можно во всеуслышание такое заявить?
Он зашел в телефонную будку в дальнем углу соседней аптеки и набрал номер станции. Как и следовало ожидать, никто не ответил. Вечерами ведущий работал на пульте один, без звукорежиссера. Бесполезно было пытаться дозвониться до Брискина вечером.
В гараже под многоквартирным домом стояла машина Посина. Он решил поехать на станцию. Выйдя из аптеки, он пошел обратно.
Из открытой двери продуктовой лавки доносились звуки радио. Владелец с женой слушали за прилавком маримбу[38]. Боб Посин остановился у входа и пронзительно крикнул:
— Эй! Можно у вас радио послушать? Мне нужно кое–что узнать, это важно.
Старики–владельцы уставились на него.
— Ситуация чрезвычайная, — сказал он, входя в магазин и направляясь мимо колбас и мешков с горошком к прилавку.
Там стоял маленький приемничек «Эмерсон» с деревянным корпусом и выпускной антенной. Боб покрутил ручку и нашел «КОИФ». Владелец с женой, оба в шерстяных куртках, с оскорбленным видом ретировались, оставив его наедине с приемником. Они сделали вид, что у них есть другие дела. Им все равно.
«Все музыка и музыка, — подумал он. — Черт бы ее побрал».
— Спасибо, — бросил Боб, выбегая мимо них из лавки.
Бегом он вернулся домой. Запыхавшись, добрался до своего этажа и не сразу нащупал в карманах ключ.
Радиола «Магнавокс» была включена. Он принялся расхаживать взад–вперед по комнате, ожидая, когда закончится музыка. Во время заключительной части его нетерпение уже граничило с бешенством. Он пошел на кухню попить воды. В горле пересохло, жгло от потрясения. Он перебирал в уме всех, кому можно позвонить: Шарпштайн, Тед Хейнз, Патриция Грей, юрист станции — этот сейчас в отпуске, в Санта–Барбаре.
Наконец музыка смолкла. Он бросился обратно, в гостиную, и услышал хорошо поставленный голос Джима Брискина:
— Это был «Тиль Уленшпигель» Рихарда Штрауса в исполнении Кливлендского оркестра под управлением Артура Родзински. С долгоиграющего диска «Коламбия мастерворкс».
И пауза, с ума сойдешь, как он ее тянет.
— Думаю, почти каждый из вас успел за последнее время пообедать в «Домингос». Вы видели новое расположение столов, позволяющее созерцать во время трапезы пролив Золотые Ворота. Не могу, однако, не упомянуть… — и Брискин в своей обычной манере продолжил рассказ о ресторане.
Боб Посин поднял трубку телефона и набрал номер Патриции Грей.
— Привет. Ты слышала сегодня Брискина? — спросил он. — У тебя включено радио?
В эфире снова была музыка.
— Да, я слушала, — ответила Патриция.
— Ну и как?
— Я… слушала.
— Ты слышала?
По ее тону ничего невозможно было понять.
— Кажется, да.
— Рекламу Полоумного Люка слышала? — проорал он в трубку и чуть не оглох от отдавшегося эхом собственного голоса.
— Ах, это, — сказала она.
— Нет, ты слышала? Что это он себе позволяет? Или мне почудилось? Ведь он сказал это? Он сказал, что сыт по горло, что не собирается больше это читать, что ему надоело это читать!
Ему не удалось ничего из нее вытянуть. Боб с досадой швырнул трубку и снова принялся расхаживать перед приемником.
Но музыка все играла, и ему необходимо было позвонить кому–нибудь еще. Он опять набрал номер станции, никто не подошел и на этот раз. Он представил себе, как Джим Брискин сидит в зеленом вращающемся кресле за микрофоном со своими пластинками, проигрывателями, текстами, магнитофоном, никак не реагируя на мигание красной лампочки — индикатора телефона.
35
Беньямино
36
37
38