Как только они отсмеялись, Скип Стивенс собрался с духом и сказал таким ровным и разборчивым голосом, какого только мог добиться: «Это сделал он». Он указал на Джо Сент–Джеймса, который это сделал.
Мисс Рубен сказала: «Пройди вперед, Скип. Ты будешь сидеть за столом впереди». Не оглядываясь, она двинулась по проходу к своему столу. Скип Стивенс понимал, что должен следовать за ней. Он ничего не сделал, но должен идти с ней. Опустив голову и осознавая свое унижение, он заковылял вслед.
«Найди стул», — приказала ему мисс Рубен.
Он двинулся назад, чтобы найти там свободный стул. Но мисс Рубен сказала: «Сюда. Садись прямо рядом со мной. Чтобы я могла тебя видеть».
Так что ему пришлось притащить стул и усесться рядом с ней. Он старался все время смотреть в пол; старался притвориться, что там, вблизи от него, ее нет.
Время шло. Класс безмолвствовал, все боялись, что она их заметит и о чем–нибудь спросит или заставит что–нибудь сделать.
«Что я такого сделал? — спрашивал он себя, опустив голову и не сводя глаз с пола. — Почему я здесь? Как такое вообще могло произойти?»
У нее нет никаких причин так со мной обходиться, думал он. Это несправедливо. В нем росла ненависть к ней, но в гораздо большей степени утверждалось чувство вины, ощущение того, что он допустил ошибку. Ненависть прошла, но чувство, что он не сумел поступить правильно, осталось. Я сам виноват, думал он. Я совершил промах и теперь за это расплачиваюсь. Она права. Я ненавижу ее, думал он, но она права. Будь она проклята.
Он прикрыл глаза ладонями.
Вскоре мисс Рубен, снова улыбаясь им на свой суровый, действенный, безличный манер, спросила: «Кто из вас бывал когда–нибудь в Нью–Йорке?»
После долгого молчания, когда никто не осмеливался шелохнуться, одна девочка подняла наконец руку.
«Когда это было?» — спросила мисс Рубен.
«Три года назад, мисс Рубен», — ответила девочка.
Мисс Рубен обратилась к Скипу Стивенсу: «Ступай к шкафу с принадлежностями, возьми линованную бумагу и раздай всем ученикам. — Она показала ему, какого размера бумагу имела в виду. — Первым делом сегодня утром, — сказала она, вставая и направляясь к доске, — я хочу, чтобы вы написали сочинение». На доске большими печатными буквами она написала:
МОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НЬЮ–ЙОРКЕ
«Я хочу, чтобы вы вообразили, что поехали на восток, в Нью–Йорк, — сказала она. — Хочу, чтобы вы написали обо всем, что, по–вашему, могли бы там увидеть. Если хотите, пишите о метро. Или о Кони–Айленде. Или о фондовой бирже. Или о «Янкиз». О том, каково, по–вашему, было бы смотреть футбольный матч. Или о музеях. О чем вам угодно».
Не противясь, каждый ученик брал лист бумаги, который ему вручался. Все сразу начинали строчить. Скип вернулся на свое место, прямо у стола мисс Рубен, и взял карандаш, чтобы написать свое имя в верхнем правом углу. Единственными шумами в классе было шуршание бумаги, дыхание учеников, поскрипывание карандашей и ластиков.
Он сидел так близко к мисс Рубен, что чувствовал запах цветов, приколотых к ее костюму. В душной закрытой комнате этот запах напоминал ему о ежевике. О том, каково ближе к вечеру в конце лета лежать в саду под вьющимися стеблями среди сладких и теплых ягод ежевики.
Черт возьми, а что я знаю о Нью–Йорке, подумал он. Я никогда там не был. Ездил повсюду, но никогда не заезжал так далеко на восток. Это просто чтобы заставить нас страдать. Что–то такое, чтобы заставить меня еще сильнее устыдиться.
Я не могу этого сделать, решил он.
«Скип Стивенс, — вскоре сказала мисс Рубен. Ее глаза были устремлены поверх стола прямо на него. — Почему ты не пишешь?»
Он уже отодвинул в сторону свой лист бумаги и положил карандаш. На листе не было ничего, кроме его имени и названия сочинения.
«Я не могу этого сделать, — сказал он, осев на своем стуле и избегая смотреть на нее. Его голос обратился в неразборчивое бормотание, так что он едва мог заставить его звучать. — Ничего, если я не буду писать?»
«Все остальные пишут, — сказала мисс Рубен. Обнеся свой стул вокруг стола, она наклонилась над ним со словами: — Почему ты не можешь написать о Нью–Йорке?»
«Я никогда там не был», — сказал он. Запах ежевики стал таким сильным, что он затаил дыхание. Он не смел дышать; во всем теле чувствовался жар, кожа чесалась. Он опасался, что вот–вот чихнет.
«Разве ты не можешь вообразить? — мягко сказала она ему на ухо, склонившись таким образом, чтобы говорить только ему, шепотом, который не был предназначен для слуха остальных учеников. Ее голос утратил резкость. Он опустил голову и закрыл глаза. Над ним, рядом с ним, журчал и шуршал ее голос. — Просто подумай, как бы это было, — сказала она, едва не касаясь губами его уха. — Разве это не было бы прекрасно?»