Закончив с грехом пополам, в смысле материальном, сезон в Аркадии, так как дела Лентовскаго шли неважно, Шаляпин осенью вступил в С. Петербургское оперное товарищество, снявшее для своих спектаклей Панаевский театр. Здесь он пел самые разнообразные партии, начиная от незначительных, кончая очень ответственными. Сегодня он выходил в роли Дон-Педро в опере Мейербера “Африканка”, роли совершенно трафаретной, до того манекенной, что даже самый талантливый и опытный артист не знал бы, что с собою делать, изображая этого португальского синьора, завтра пел Бертрама в “Роберте-Дьяволе” или Мефистофеля в “Фаусте”. Как сейчас помню его в “Африканке”. Стоит длинный такой, худой, с ногами, обтянутыми в трико, в Действии принимает участие весьма слабое и делает какие-то странные жесты рукою, выворачивая ее внутреннюю поверхность наружу. Впрочем и то сказать: какое живое творчество можно проявить в “Африканке”, либретто которой представляет диковинный образчик чепухи, положенной на очень громкую музыку. Опера эта окончательно утратила всякий художественный интерес, и все отдельные попытки оживить ее нужно считать совершенно бесплодными. Но для Шаляпина, этой нетронутой богатырской целины, даже выход в подобной трафаретной опере приносил свою долю пользы, так как помогал ему свыкаться со сценой и с публикой, а главное-частое выступление в спектаклях было необходимо и для голоса, служа для него упражнением.
Находясь в Панаевском театре, Шаляпин не мог пожаловаться ни на безделье, ни на отсутствие успеха. Напротив, и работы было достаточно, и успех обозначился настолько определенно, что о Шаляпине заговорил Петербург; нередко можно было присутствовать при таком разговоре:
“А вы слышали Шаляпина?-Нет.-В таком случае пойдите поскорее, очень хорошо поет”. У Шаляпина тогда еще не было строгой чеканки художественных образов; он приобрел ее значительно позже; но зато в самом звуке его голоса заключалось что-то неотразимо притягательное, глубоко волновавшее душу. Тайна этого обаяния заключалась в том, что Шаляпин был молод, его талант-непосредственен, его искусство- свежо. А все это имеет свою непостижимую прелесть.
Так вот откуда пришел Шаляпин, этот богатырь русской сцены. Крестьянский сын, не получивший никакого образования, он, как тот славный архангельский помор, “по своей и Божьей воле стал разумен и велик”. Выйдя из полной безвестности, не имея никаких корней в прошлом, которые объяснили бы тайну заложенной в нем творческой силы, подвергаясь бесчисленным ударам судьбы, испытав все невзгоды голодного и холодного существования, все претерпев, все выстрадав и оставшись среди житейских бурь невредимым и крепким, точно вековой дуб, над которым бессильна слепая ярость расходившихся стихий, вышел он на прямую дорогу, на широкий простор и принес людям дар красоты небывалой, дар могучего пения, соединенный с даром трагедии. Две музы, Эвтерпа и Мельпомена, посвятили его на великое служение искусству.
СЕЗОН В МАРИИНСКОМ ТЕАТРЕ
Успех Шаляпина в Панаевском театре не остался бесплодным.
В это время, когда каждый новый выход Шаляпина привлекал к нему все большие симпатии публики, произошло событие, решившее дальнейшую судьбу молодого артиста. На 4 января 1895 года был назначен большой вечер у тогдашнего государственного контролера Тертия Ивановича Филиппова. Филиппов был серьезным любителем музыки и память о нем до сих пор сохраняется в широких музыкальных кругах Петербурга. Выступать на его вечерах считалось большою честью. К нему-то, стараниями друзей, и был привезен Шаляпин, чтобы принять участие в вокальном концерте наряду с признанными знаменитостями. На вечере присутствовала, среди гостей, сестра Глинки, покойная Людмила Ивановна Шестакова. Она обыкновенно слушала концерте, сидя в кресле, помещавшемся у дверей, ведущих из гостиной в залу. Шаляпин спел арию Сусанина из “Жизни за Царя”, и его исполнение так понравилось Л. И. Шестаковой, что она, осыпав молодого
певца самыми лестными похвалами, выразила желание перейти из гостиной в залу, чтобы лучше слышать его пение.
Общее впечатление, произведенное молодым артистом на присутствующих и на самого Т. И. Филиппова, было настолько подкупающее, что последний тотчас же принялся хлопотать, чтобы Шаляпина пригласили на Императорскую сцену. И действительно, молодой артист вскоре после этого вечера пел на закрытом дебюте в Мариинском театре в присутствии особо приглашенных лиц, и результат этой предварительной пробы был настолько благоприятен, что уже 1 февраля с ним был подписан контракт и ему было предложено выступить весною в нескольких открытых дебютных спектаклях. Как раз в этот достопамятный день поступления на Мариинскую сцену Шаляпину исполнился 21 год. Естественно, мысль о том, что онучастник лучшей оперной труппы в России, должна была кружить ему голову. Мог ли он мечтать об этом каких ни-будь шесть лет назад, когда, неведомый статист, с кинжалом в руке полз в “Демоне” по сцене казанского театра! Какая перемена! Как странно играет судьба!
Шаляпин выступал весною 1895 года на сцене Мариинского театра в четырех спектаклях.
5 апреля-в партии Мефистофеля в опере “Фауст”. 17 апреля-в партии Руслана в опере “Руслан и Людмила”. 19 апреля-в партии лейтенанта Цуниги в опере “Кармен”. 28 апреля-в той же партии.
Не лишним будет упомянуть здесь о тех артистах, которые дебютировали вместе с Шаляпиным.
5 апреля - Ершов в партии Фауста и Носилова в партии Зибеля. 17 апреля-Бзуль в партии Гориславы и Томкевич в партии Людмилы 19 апреля-Морской в партии Дон-Хозе и Феодоско в партии Микаелы.
28 апреля-Морской вторично в партии Дон-Хозе. За исключением г-жи Феодоско, все были приняты на службу. В настоящее время, кроме Шаляпина, из дебютантов 1895 года остается на Мариинской сцене только Ершов, завоевавший себе в ряду русских певцов-художников одно из первых мест.
Казалось, что можно было еще желать для благополучия юного певца? В 21 год он мог написать на своей визитной карточке: “Федор Иванович Шаляпин, артист Императорской русской оперы”. Но на самом деле до благополучия было далеко. Что такое 21 год? Это возраст еще довольно мальчишеский. Человек в эту пору еще сам не знает хорошенько, ни чего ему хочется, ни чему себя посвятить. Молодому художнику в эти годы необходим руководитель. Без руководительства, без широкой моральной поддержки даже и очень талантливому художнику не справиться, не выбиться на широкую дорогу. Он должен быть поставлен в условия, которые постоянно будили бы в нем стремлен к серьезной эстетической работе. Мариинский театр, когда туда поступал Шаляпин, таких условий дать не мог. Там все держалось на рутине. Шаляпину было предложено вступить на казенную сцену. В нем видели артиста, уже способного, несмотря на свои молодые годы, составить украшение даже Императорского театра. Вряд ли гнались за ним, как за лишним басом, потому что в голосах этой категории Мариинская сцена нужды не испытывала. Еще был жив бесподобный художник Ф. И. Стравинский, находились в расцвете сил ныне покойный Корякин, благополучно здравствующий Серебряков и покинувший службу Майборода. Пяти первых басов даже много для одной труппы, хотя бы казенной. Следовательно, взяв к себе Шаляпина и видя в нем нечто особенное по качествам голоса и по силе сценического дарования, нужно было давать ему ход и всячески стремиться к тому, чтобы дарование и голос развивались. Ведь наличность того и другого была ясна для всякого непредубежденного взгляда. А талант может развиваться только при такой работе, достоинство которой отвечает достоинству таланта. Субъект и объект в данном случае должны быть равны. Но на Мариинской сцене об этом не заботились. Среди тех, кто призван был ею ведать, не нашлось никого, кто бережно отнесся бы к таланту Шаляпина, кто взял бы на себя задачу, быть может, на первый взгляд и неблагодарную, воспитать его, разбудить от сонной дремы, в которую он все больше и больше погружался, очистить и охранить от вредных влияний и направить по надлежащему пути. Если Шаляпин нужен был для серьезной работы, то ее следовало ему дать. Но этого сделать не могли, так как пришлось бы первым делом нарушить установившийся ход вещей, а это казалось немыслимым. Ведь это только теперь Дело дошло до того, что в Императорских театрах не боятся даже самых рискованных опытов, в виде ли приглашения в режиссеры заведомого новатора, сторонника самых смелых сценических теорий, в виде ли поручения писать декорации художнику, никогда подобным делом не занимавшемуся.