Стараясь не выдать своего страха, Даяти тут же принялся объяснять, что плановое техобслуживание после полутора тысяч часов полетов было правилом чужеземцев, навязанным ему и распространявшимся на все вертолеты, и официально закрепленным шахом и правительством.
– Незаконным правительством, – прервал его мулла.
– Конечно, конечно, незаконным, – тут же согласился Даяти и, нервничая, проводил его в ангар и включил свет; база имела свой небольшой автономный генератор. Двигатели 212-го были аккуратно разложены, деталь за деталью, согласно предписаниям.
– Я тут ни при чем, ваше превосходительство, чужеземцы делают что хотят. – Потом он торопливо добавил: – И хотя мы все знаем, что «Иран Лес» принадлежит народу, шах забрал с собой все деньги. У меня нет никакой власти, чтобы распоряжаться ими, чужеземными дьяволами или их правилами. Я ничего не могу поделать.
– Когда машина будет готова к полетам? – спросил на чистом турецком человек, говоривший по-русски.
– Механики обещают, что через два дня, – ответил Даяти и начал молиться про себя в великом страхе, который, однако, изо всех сил старался не показать. Теперь ему было понятно, что эти люди принадлежали к левым моджахедин, последователям спонсируемой Советами теории о том, что ислам и марксизм совместимы. – Все в руках Бога. Два дня; чужеземные механики ждут какие-то запчасти, которые уже должны бы быть здесь.
– Что за запчасти?
Нервничая, он рассказал ему. Какие-то мелкие детали для лопастей рулевого винта.
– Сколько часов наработал рулевой винт?
Даяти дрожащими пальцами полистал журнал.
– Тысяча семьдесят три.
– Бог с нами, – сказал человек, потом повернулся к мулле. – Мы спокойно можем использовать старый винт еще как минимум пятьдесят часов.
– Но срок службы винта… сертификат летной годности недействителен, – не думая, проговорил Даяти. – Пилот не станет поднимать машину в воздух, потому что правила полетов требу…
– Правила Сатаны.
– Верно, – вмешался тот, который говорил по-русски, – некоторые из них. Но законы безопасности много значат для народа, и, что еще более важно, Бог заповедал правила в Коране для верблюдов и лошадей и как ухаживать за ними, и эти правила могут также применяться к самолетам и вертолетам, которые тоже являются даром Бога и тоже несут нас, чтобы исполнять Божий труд. Поэтому мы должны правильно заботиться о них. Ты не согласен, Махмуд?
– Конечно, – нетерпеливо бросил мулла и впился взглядом в Даяти, которого начала бить дрожь. – Я вернусь через два дня на рассвете. Пусть вертолет будет готов, и пусть пилот будет готов исполнить Божий труд для народа. Я побываю в каждом лагере в горах. Там есть другие женщины?
– Только… только две жены рабочих и… моя жена.
– Носят ли они чадру и закрывают лицо?
– Конечно, – тут же ответил Даяти.
Закрывать лицо было против законов Ирана. Реза-шах запретил чадру и хиджаб в 1936 году и сделал их ношение вопросом личного выбора, а Мохаммед-шах в 1964 дал женщинам дополнительные свободы.
– Хорошо. Напомни им, что Бог и народ все видят, даже в богомерзких владениях чужеземцев. – Махмуд круто повернулся и затопал прочь; остальные потянулись за ним.
Оставшись один, Даяти вытер лоб, благодаря судьбу за то, что он был одним из правоверных и что его жена теперь носила чадру, была послушна и поступала так, как поступала его мать, была скромна, а не носила джинсы, как ее высочество. Как мулла назвал ее прямо в лицо? Да защитит его Господь, если Абдолла-хан услышит об этом… хотя, конечно, мулла прав, и, конечно же, прав Хомейни, да охранит его Аллах.
В доме Эрикки. 23.23. Оба мужчины сидели за столом напротив друг друга в большой комнате. Когда этот человек постучал в дверь, Эрикки сказал Азадэ, чтобы она ушла в спальню, но оставил дверь приоткрытой, чтобы она могла все слышать. Он дал ей свою винтовку, с которой ходил на охоту.
– Не бойся нажать на курок. Если он войдет в спальню, я уже буду мертв, – сказал он. Его пукко в ножнах торчал за поясом посередине спины. Пукко, нескладывающийся нож, был традиционным оружием всех финнов. Считалось, что мужчина, который не носит его, отгоняет удачу и накликает беду. В Финляндии закон запрещал носить его открыто – это могло рассматриваться как вызов. Но люди все равно носили его с собой, а уж в горы брали непременно. Нож Эрикки Йокконена размерами соответствовал фигуре хозяина.
– Что ж, капитан, прошу прощения за вторжение. – Человек был темноволосым, ростом около метра восьмидесяти, с обветренным лицом и темными южнославянскими глазами – где-то в его родословной угадывалась монгольская кровь. – Меня зовут Федор Ракоци.