- О! Товарищ Ребров, заходи! - крикнул Острога Диме, едва только тот оказался на пороге кабинета, переделанного из огромной спальни. - Представляешь, этот вот идиот раскулачил купца и закрыл того на ночь с дочерьми в его же собственном амбаре! А что сделал купец? А купец дал дёру! Вырыл яму под стеной и убёг! Вот как это тебе? А? А этот остолоп ни караул не поставил, ни погоню утром не организовал! Можно подумать, купец с двумя дочерями - подростками смог бы далеко уйти! А теперь он ушёл от суда и расстрела!
Командир ходил вокруг провинившегося широкими шагами, периодически хватаясь за голову, отчего его высокая богатырская фигура становилась похожей на мельницу.
- Значит так, Фёдоров, - обратился он снова к бойцу, - с сегодняшнего дня с вами в рейды будет ходить комиссар Ребров! Он научит вас, баранов, классовой ненависти! Дмитрий Иванович, между прочим, друга на месте расстрелял, когда узнал, что тот предатель! Вот какой замечательный человек будет тобой руководить! А ты будешь подчиняться! И без фокусов!
В первый совместный рейд выехали уже через два дня. На подмёрзшей за ночь грязи кони скользили несмотря на подковы, и потому ехать приходилось по обочинам. Обоз из нескольких подвод и тачанки с пулемётом заставлял двигаться медленно, и потому всадники волей-неволей завязали разговор. Фёдоров поначалу злился из-за назначения Реброва старшим в этом рейде, но после прямого мужского разговора и обещания не посягать на его власть смягчился и даже позвал Диму в свою компанию. Туда кроме него входили: Михаил Лаптев, полный белобрысый крестьянин из соседнего уезда, и бывший работник местной мануфактуры, рыжий веснушчатый крепыш со странной кличкой Гурген. Крепыш первым протянул Реброву руку и, с силой её пожав, представился:
- Будем знакомы, Гурген!
- Митя. А Гурген - это имя? Не слыхал такого.
- Неее, Гурген - это кличка. Имя я и сам уже не вспомню. Да и незачем!
- Скажи, Митяй, а правду народ бает, что ты своего брата названного расстрелял, когда тот в революции усомнился?
Ребров хотел было рассказать, что Радченко был ему не братом, а приятелем, да и расстрел подразумевает собой суд и приговор, а в Валентина пришлось стрелять во время боя, и то лишь, чтобы спасти комиссара Андрея Рейша. Ведь Радченко оказался внедренным шпионом и диверсантом. Но поглядев на жадно ловящих каждое его слово лица слушателей, представив град вопросов и недоверия, Дима тяжело вздохнул и согласно кивнул:
- Да.
- А с нами тебя отправили в награду или в наказание? – спросил Лаптев.
- В награду, - ехидно проговорил Фёдоров, - поохотиться на Мишек Лаптевых!
- У Анатольевича спроси, раз такой любопытный! - смеясь, ответил Лаптеву Дима, но никто эту шутку не оценил и не засмеялся, а в воздухе разлилось гнетущее молчание.
Ближе к вечеру продотряд добрался до Алексеевки. Деревня состояла из двух длинных улиц, растянувшихся вдоль берегов заросшей тиной речушки. Фёдоров, косясь на Диму, распорядился выставить караулы и сменять их каждые три часа. Затем расквартироваться, и чтобы без дурачества, иначе кому-то достанется должность отрядной прачки. Хмурые красноармейцы понуро разошлись по хатам, недобро косясь на комиссара, который не мог понять, чем вызвал такое отношение сослуживцев. Идею расспросить Фёдорова Дима отверг сразу, чувствуя в Николае одного из главных, а может быть, и самого главного зачинщика этого бойкота.
А наутро началась работа продовольственного отряда.
Наскоро созданный бедняцкий комитет с нескрываемым азартом указал на всех зажиточных односельчан, к которым тут же и наведались Гурген и Лаптев, оставляя после себя опустошенные амбары и разбитые лица. Наблюдая за этим из седла, Ребров неожиданно для себя осознал, что и его самого ещё недавно точно также обирали и белые, и красные. Осознал, но вслух сказать не решился.
Ближе к полудню со стороны церкви послышалась ожесточенная, но недолгая стрельба, и Дима, пустив коня рысью, срочно помчался туда. На церковном крыльце, нелепо запрокинув голову назад, лежало окровавленное тело подростка в форме корнета царской армии. Вскоре рядом с ним несколько мужиков из местных бросили на ступени старика попа со всклокоченной седой бородой и окровавленным разбитым лицом.
- Беляка раненого прятал в алтаре, гад! - отрапортовал стоящим рядом Фёдорову и Реброву радостный Гурген. Кивнув ему, Николай обратился к попу, откровенно рисуясь перед увеличивающейся с каждой минутой толпой зевак: