Турну показалось было, что он видит там, вдалеке, какое-то движение в Степи, но это могло быть просто крупное насекомое… Старик сморгнул набежавшую слезинку, и все исчезло. Все, кроме уверенности, что чужак смотрит туда не просто так. Что-то придет оттуда, не сегодня, так завтра, и если он не знает, что именно, то чувствует - наверняка. Но явно что-то знает, знает… У него стали совсем другие глаза, непохожие на те, что были у прежнего, такого знакомого мальчика.
Турну захотелось прямо сейчас крикнуть, чтобы тушили костер и уходили прочь, он едва удержался от этого бессмысленного поступка. Да и попытайся старик сорвать племя с места -никто не станет его слушать. И даже вдвоем с Ма не в силах они увести людей от праздника, который должен состояться от начала до конца, ведь только на том и стоит власть старейшин мужской и женской цепи во время длинных переходов между Гусеницами.
Старейшина обернулся к племени. Гусеница Класа была в самом разгаре: всю ночь люди будут петь песни, рассказывать сказки, возможно - зачинать детей, хотя это происходит все реже… Турн пошел к своим, чувствуя спиной взгляд недоброго будущего. Шел медленно, а хотелось бежать, до дрожи в ногах тянуло броситься в самую середину толпы, спрятаться. Но бежать уже поздно. Тогда просто - не думать. Так уж заведено.
Паук вернулся перед самым закатом. О, Элоиз много могла ему сказать: как трудно ей было в одиночку выбраться из кокона, как она, нетерпеливо ожидая добытчика, проделала в шатре отверстие и вышла, чтобы развести костер, как едва успела вовремя заметить ползущую в траве огромную сороконожку, как десять раз пряталась в шатер от кружившей вокруг осы и ужасно боялась, что та заберется внутрь, как порезала палец о меч, который, как последняя дуреха, постоянно таскала с собой… Но самое главное: как она волновалась! Увы, ничего этого девушке рассказывать не пришлось - она все позабыла, увидев едва ковыляющего, искалеченного Анзу, несущего на спине четыре скрепленные паутиной, огромные клешни скорпиона. Для нее.
Смертоносцу пришлось самому готовить клешни, хотя за качество он бы не поручился - ведь сам-то он жареного никогда не ел. Все время, пока он был занят стряпней, Элоиз не переставала метаться вокруг. Она ругала паука, перевязывала какими-то тряпками давно уже не кровоточащие обрубки лап, а в промежутках без конца его целовала. Анза и сам в конце концов перестал понимать, провинился он или нет, и это несмотря на то, что все время слушал эмоции девушки. Но они слишком уж часто менялись.
К счастью, любимица восьмилапого и правда чересчур переволновалась, что обычно усиливало ее аппетит, а потому, когда аромат кушанья смешался с запахами степных трав, у костра наконец воцарились мир и покой. Солнце зашло, девушка хрустела пережаренным мясом, а паук вдруг поймал себя на том, что просто смотрит в костер. «Маленькая, завтра тебе нужно пойти к людям».
«Да… Если ты этого действительно хочешь. Хотя мне кажется, я должна позаботиться о тебе. Или даже… Ты не хочешь вернуться и вылечиться?» «Мне не нужно лечиться. Позаботиться о себе мне будет легче, чем о двоих».
«Береги себя… И не бросай там меня! Но я спала почти половину дня, ты можешь усыпить меня сейчас?» «Да. Только сперва доешь». «У меня будет интересный сон, Анза?» «Очень».
ГЛАВА 4
Несмотря на печальное происшествие с Класом, ночь в племени прошла празднично - ведь это была Первая Ночь Гусеницы. Люди веселились: охотники подбирались к женщинам, те задорно смеялись и позволяли многое, но не до конца, дети орали как полоумные и носились вокруг почти что без присмотра, и все ели, ели, без конца ели мясо. Так уж повелось, что в такие ночи ни Турн, ни даже Ма не настаивали на караулах, тишине, бдительности и даже раздельных ночевках.
Только четверо были нерадостны: двое старейшин, Клас да его брат. Но если первые хоть сколько-нибудь отвлекались от своей тревоги на исполнение прямых обязанностей, а сам потерпевший пребывал в состоянии глубокого шока, то Эль чувствовал себя абсолютно неприкаянным. Помочь братишке он никак не мог, а самое главное - совершенно не понимал, чем? Вот если бы на того напала сороконожка, даже если бы его кто-то укусил - тогда другое дело. И от не в меру задиристых охотников доводилось ему защищать Класа, который со своей задумчивостью представлял удобную мишень для всяких дурацких выходок, и в общении с девушками, особенно с такой, как Сойла, охотник мог помочь своими, пусть и не тонкими, но всегда готовыми шутками, но теперь… Эль ел мясо Гусеницы наравне со всеми, и живот его выпятился преизрядно - однако хороший аппетит в этот раз вовсе не означал хорошего настроения.
Только один раз за всю ночь он немного отвлекся от довольно непривычного для него занятия - размышлений. Бессмысленно передвигаясь между соплеменников, он вдруг наткнулся на Сойлу, уж слишком близко беседующую с Дагом, охотником примерно в два раза старше Класа. Элю трудно было бы объяснить, зачем и почему он отвесил девушке нешуточную оплеуху, а потом повалил на землю ошалевшего от неожиданности соплеменника и надавал ему тумаков. Только удивление Дага, парня крепкого и даже слывущего силачом, спасло Эля от ответной трепки, но оскорбленный вскоре совсем забылся, вовлеченный в интереснейший разговор с Тиной, единственной темноволосой женщиной в племени.
Если бы Эль больше смотрел по сторонам, он мог бы заметить, что Ма не спускает с него глаз, и что Тина рядом с Дагом появилась неспроста. В то же самое время старейшина женской цепи успела и обласкать униженную Сойлу, и сделать знак Турну проследить за ее отношениями с Дагом чуть в стороне, и послать ребенка проверить, что поделывает Клас.