До Ксюши наконец дошло. Это действительно не близость, но… Дрожащие пальцы легли на верхнюю пуговицу кофты. На том злосчастном дне рождения он её почти раздел… увидел практически всё. Так почему же ей так противно и страшно, почему этот равнодушный, ледяной взгляд даже в одежде заставляет ёжиться и прятаться? Это такая большая ошибка, такой неправильный постыдный поступок, о котором она будет жалеть до конца жизни — пусть даже никто не узнает. И не этого ли добивается Никита?
— Я не могу, — выдохнула Ксюша. — Не могу, когда ты смотришь.
Никита презрительно скривился. Достал из стоявшего рядом комода какой-то чёрный, смотанный лоскут шелковой ткани, бросил Ксюше — и та едва поймала. Удивленно развернула в руках плотную повязку на глаза.
— Надевай, — поторопил Никита, и она послушалась.
Затянула сзади узелок и невольно приподняла подбородок. Дышать тоже почему-то стало труднее. Но зато Никита вёл себя так тихо, что Ксюша могла представить, будто в комнате действительно никого нет.
Глубоко вздохнув, она начала расстегивать пуговицы, и тут же получила недовольный окрик, холодом хлестнувший по спине:
— Помедленнее! Я не в раздевалке за тобой подглядываю!
Ксюша незаметно сжала зубы. Ладно, помедленнее так помедленнее. Будь её воля, она бы делала это так неторопливо, что Никита бы успел состариться и ослепнуть до того, как будет расстегнута вторая пуговица.
Но мечты оставались мечтами, а пуговицы имели свойство рано или поздно заканчиваться. Кофта свалилась куда-то на пол, в темноту.
— Джинсы, — отрывисто скомандовал Никита.
Внутренне содрогаясь, Ксюша сняла и их. Распрямилась, вновь обхватив себя руками, хотя холодно не было. Её начинало мелко трясти совсем по другой причине.
— Дальше.
Никакой эмоции в этом голосе, никакого упомянутого любопытства. Цепкий взгляд скользил по её телу, словно ледяные пальцы: не так мужчина смотрит на женщину, так покупатель оценивает товар. В горле отдало горечью, а голой лодыжки внезапно коснулось что-то липкое.
— Дальше! — прикрикнул Никита, заставив вздрогнуть.
Пальцы Ксюши легли на застежку бюстгальтера, но не смогли её открыть. Почему она должна подчиняться прихоти этого парня? Только из-за его угроз и обещаний? Но разве то, что происходит сейчас — не хуже этого в несколько раз? Руки задрожали сильнее, Ксюша спешно прикусила губу, боясь разрыдаться прямо сейчас. Что бы сказал Артур, узнав о подобном шаге? Пусть он и предал её, он учил уважать себя, а не смешивать с грязью. А то, что она делает…
В груди с едва заметным хлопком что-то лопнуло, словно тонкая оболочка мыльного пузыря — и по телу разлился обжигающий жар. Тут же покраснели уши и щеки, запекли кончики пальцев, в желудок будто ухнул глоток кипятка. Мгновенно прекратив дрожать, Ксюша сорвала с глаз повязку и выпалила:
— Я не буду этого делать!
И отшатнулась к стене, увидев комнату. Она ещё удивлялась, почему в этой квартире так «чисто», почему нигде ни одной даже мелкой призрачной зверюшки… А всё потому, что в маминой спальне жил отнюдь не Мойдодыр. мамина спальня сама была чем-то. Десятки лишенных каких-либо черт пустых лиц пробивались сквозь стены; в два раза больше длинных, влажных и липких рук беспрестанно колошматили воздух, ища добычу; сотни цепких пальцев хватали всё, до чего могли дотянуться, и некоторые уже сжимали в смертельной хватке остатки полупрозрачных существ, чьи-то локоны, ноги Никиты…
Он застыл, объятый алым сиянием, будто не ощущая этих прикосновений, широко раскрыв глаза, в которых поблёскивало что-то знакомое. И Ксюша вдруг поняла, увидела полную картину, сложившуюся из двух половинок: Никита и Люба навсегда останутся вместе. До того самого дня, пока он её не убьет.
Большая двуспальная кровать дрогнула. Как подошедшее дрожжевое тесто из-под крышки кастрюли, из-под неё полезли новые руки; скребя ногтями по полу, потянулись к Ксюше — и та, зажмурившись, истошно заорала от ужаса. Жар нахлынул на неё с новой силой.
И внезапно стало неестественно тихо, словно в доме Артура. Ни скрипа ногтей и кровати, ни свиста машущих рук, ни странного шепота… Ксюша боязливо открыла глаза и увидела лишь кружащие в воздухе хлопья пепла, да темные следы на стенах. Монстра не было. Никита, приходя в себя, медленно глупо моргал, в комнату заглядывала испуганная Люба… а её собственные руки, всё тело, продолжали ярко светиться. Шаман же говорил, что это живительная энергия, разве не так?