«Я находился, очевидно, на каком-то верном пути, так как, когда нахлынул поток энергии, по моему телу пробежали озноб и пощипывание. Волны тока пробежали по носу, рту, ушам, глазам и гениталиям, и, наконец, сквозь поры моей кожи стали продвигаться по мириадам внутренних трещин и щелей, побуждая тугие мускулы к естественным и координированным движениям. В качестве компенсации моей неспособности передвигаться полностью нормально начали возникать картины, подобные диапозитивам, картины прыжков, прыжков через препятствие, скольжения вниз, в расщелину, мотивы солнечной вспышки и римских огней, взрывающихся и расходящихся спиралей и сверкающих красок; мое существо было растерто в мельчайшие частички золотой пыли, которые проплывали мимо в длинном ряду». Ритм барабанного боя расслабил его мускулатуру, одновременно ослабли оптические явления: показатель освобождения во всех плоскостях. Поток энергии прорывается сквозь панцирь его характера, разрушает внутренние барьеры и заставляет их взорваться фейерверком мускульных, зрительных и духовных вспышек в едином экстазе: этакий парад высвобождения застывшей энергии.
«Я думал о том, как бы ослабить интенсивность энергии до переносимых пределов, что мне как бы удалось путем медленного, но уверенного продвижения сквозь структурированное «я». Повторяя различные предложения, я экспериментировал, продолжая при этом бить в барабан и удовлетворился, наконец, фразой: «Моя жизнь в твоих руках». Слоги возникали совершенно в соответствии с ритмом барабанного боя:
Я стал единым целым с водой — с приливами и отливами, с волнами; с дождем, со жгучей жаждой, с хранящей и питающей жизнью. Я был солнцем — расплавленным огненным шаром; согревающей солнечной системой, дневным светом, лунным сиянием. Я был воздухом, дыханием жизни, непрекращающейся борьбой; океаническим ветром; карликом в бесконечном универсуме. Я потерялся в недрах этих элементов, это привело меня к сути бытия. Но здесь, казалось, было еще нечто большее. Я знал, что не имеет смысла думать о том, что приближалось ко мне, но пытался это делать. «У меня нет выхода», — думал я. Когда я перестал думать, поток мыслей прервался. Внезапно я понял со всей отчетливостью: я боялся отдать моё структурированное «я» состоянию абсолютного ничто».
И тогда из него вырвалось наружу это пение, которое слилось с вибрацией барабана в единое целое. Это классическое шаманское песнопение, символизирующее мощь, песнь торжества сверхсознания над сознанием. Во всех сообщениях о посвящении в шаманы мы обнаруживаем эту песнь шаманской мощи, как я окрестил её. Ритм песни является выражением внутреннего раскрепощения, плавно текущего потока энергии, пульсирующей жизни. В песнопении, во всеохватной формуле, выражено его сиюминутное бытие. Для всех этих песен характерна удивительная простота и взволнованность. Мы имеем здесь дело не с возвышенным искусством поэзии или барочными стихами и отшлифованными рифмами. Совсем напротив, книга «Моя жизнь в твоих руках» Леветта являет собой суть новой философии и мудрости тела. Произнося эти слова, он объединяет себя со всеми силами природы и проявлениями жизни и осуществляет то, что Гюстав Флобер вкладывает в уста Святого Антония: «Мне хотелось бы летать, плавать, лаять, блеять, мычать; я хотел бы иметь крылья, щиток, как у насекомых, кору; хотел бы выпускать дым, носить хобот, уметь обвивать своё тело, делиться и проникать всюду, струиться запахами, распускаться как растение, течь как вода, вибрировать как звук, мерцать как свет, принимать всякую форму, проникать в каждый атом, опускаться на дно материи — быть материей».
На переднем плане экстатического путешествия Леветта сквозь формы и образы бытия находится растворение его «эго», которое значительно превосходит то, что происходит с ним при движении сквозь ритмы всего живого, — это полное уничтожение в абсолютном Ничто… Затем он прерывает свои игры с формой, и страх перед полным растворением выводит последние остатки эгоистического тщеславия. Но он начинает все время с нового, отваживается на проникновение в неизвестное, шаг за шагом прощупывает он путь.
«Какое-то время проиграв на барабане, я обратил внимание на глубокую тишину, заполнившую пространство. Контраст между неистовым боем барабана и тишиной, последовавшей затем, вызвал во мне жуткую пустоту. Меня затягивало в эту тишину. Я вновь начал барабанить в очень быстром темпе, очень громко, остановился и подождал. Чем дольше я ждал, тем глубже и пронзительнее становилась тишина. Я достиг нижней точки чистоты и прыгнул в некое аморфное поле. На меня пролился ледяной дождь. Я предположил, что где-то позади парила смерть, я потерял ощущение всякого пространства. Затем я услышал слабый звук, который постепенно делался громче, стал распадаться на части и формировать слова:
Я находился у истока жизни, был зародышем в водовороте. Этот водоворот привел к отпадению всех оболочек моего существа и обнажению самого ядра. Движение замедлилось, а время замерло на нулевой точке. Невесомый, я устремился к ней. Мыслей не было, лишь ощущение абсолютного отсутствия формы. Пульсация, подобная сердцебиению, ощущалась где-то рядом. Хотя это текущее пространство окружали звуки и движение, я оставался вне их воздействия в глубоком покое. Без какого-либо предварительного предупреждения я упал в пустоту без верха и низа. Затем меня разорвало, мои атомы разлетелись во всех направлениях. В следующее мгновение я вновь оказался в абсолютной тишине, если не считать отблесков света, как от падающих звезд».
В конце концов, через два года боли и мучений, страдание разрешается временной остановкой у истоков жизни. Перед тем ему является видение женщины, окруженной, как оболочкой, пульсирующей аурой, из которой медленно вырастает нечто подобное Мировой Матери, и он превращается во «внутриутробное бэби» [44]: космическая мать рождает космического отца; оба обнимаются во взаимной глубокой симпатии, сливаются друг с другом, и Леветт скользит в утробу Великой Матери; мощное силовое поле вытягивает из него его судорожные состояния — самоотдача, потеря самого себя внутри трансперсональных фигур открывает ему несказанное ощущение свободы.
Если коллеги Леветта, шаманы и святые всех народов, спускаются к Матери животных, к архетипу Великой Матери, то он сам возвращается к истоку своей жизни, назад в зародышевое состояние. Оболочки, возникшие в процессе развития его «эго», спадают, и открывается ядро его существования, пра-зародыш, и время останавливается: приходит священное время.
Когда он прекратил бить в барабан, продолжилось переживание тишины и усилилось до состояния, граничащего со смертью. Исчезли координаты физического мира, и из ничего вловь развился звук, который превратился в новую песнь, как бы являющуюся выражением предсмертного существования. Барабан проводит его рядом со смертью и снимает слой за слоем затверделые оболочки его структуры. Таким же образом духи дробят на кусочки шамана, попавшего в преисподнюю, чтобы наделить его более совершенной и обладающей большей силой, психикой. С прекращением существования времени заканчивается жизнь его «я», оно взрывается и распадается на атомы. То, что остается затем, есть «абсолютный покой».
Сара Картвригт [45] заболела в 23 года. К этому времени она уже родила 4 детей и теперь была инвалидом. Её нервная система была ослаблена, она не владела своими чувствами и незначительнейшие поводы приводили к истерическим припадкам. Врачи были бессильны. В течение пяти лет она могла лишь с трудом передвигаться и была не в состоянии перешагнуть через небольшой порог. Внезапную перемену в себе и самоисцеление после страдания она описывает следующим образом [46]:
«Нечто новое и чужеродное пришло однажды совершенно внезапно в мою жизнь. Как-то вечером я сидела у стола, моя правая рука вдруг слегка онемела, мускулы сжались. Рука взялась за доску и грифель, и я стала писать, сама не зная что. Почерк походил на мой, но написанное обнаруживало мало смысла. Мне удалось составить рецепт из ботанических названий различных растений. Это не стало большим сюрпризом для меня, однако я подивилась тому, что означали эти названия, а моя рука тем временем взялась за грифель и начала, не отрываясь, подробно рисовать листья, соцветья и корни растений и надписывать соответствующие названия. Теперь я знаю, что это было средство от моей болезни и целебное средство для преодоления слабости нервной системы».