Мы с Витькой, как всегда, шатались по улицам, когда увидели его. Я бы никогда не обратил внимания, если бы Витька не схватил меня тогда за локоть.
- Развернись!
Мальчишка надул щёки, будто набрал полный рот пчёл.
- Вон тот мужик, - пробубнил он. - Это он!
Я не стал переспрашивать. Я сразу понял, кого Витька имеет ввиду. Оборачиваясь, я почувствовал тыльными сторонами ладоней тёплое собачье дыхание, услышал клокотание в животных глотках. Мои чувства обострились до предела, в желудке стало невозможно горячо.
Этот был костлявый мужчина в мешковатой рубахе и брюках. Солнечные спицы прошивали его жидкую седую шевелюру насквозь и будто пытались связать из неё шарф. На носу - маленькие очки с зелёными стёклами, уголки губ опущены книзу, а кисти рук, сжимающие поводки, блестят нездоровым блеском. Я не сразу вспомнил, что говорила Машка: "Он работает в гараже, разбирает старые автомобили. Ремонтирует двигатели. Ужасный тип".
Меня прошиб пот - бороться со взрослым? Ребят, конечно, много, и Витька, конечно, лучший шаман на планете, отважный пиратский капитан фрегата под названием "Круг", но мир детей чаще всего разбивается вдребезги, как красивая ёлочная игрушка, при столкновении с такой массивной, неуклюжей, но прочной штукой как мир взрослых.
Мужчину окружали собаки; каждую вторую должно быть покусали бешеные лисы, не иначе. На нас он не смотрел: собственные подопечные доставляли изрядно проблем. Дворняги грызлись между собой, сопели, лаяли, путали поводки, присев, мочились под ноги своему хозяину. Задрав морды, искали на деревьях кошек. Две или три собаки, повернув головы в нашу сторону, тихо, но явственно рычали.
- Да это же дядя Филипп, - прошептал я. - Живёт в первом подъезде. Мама говорит, что он чокнутый. Как я раньше не догадался, что это он - собачий маньяк? Всё же было очевидно!
Теперь, наблюдая за движением глаз на загорелом лице, за тем, как непрестанно ходит туда и сюда кадык, будто его хозяин занят поглощением воды, как уголки губ тяжелеют и темнеют на глазах, я видел, что в этом человеке есть двойное дно. Многие говорят, что дети склонны видеть то, что не замечают взрослые. Сейчас я готов был завопить от досады: "Почему никто больше не замечает? Почему за этим человеком не ходят круглосуточно полицейские, почему никто не отберёт у него собак и не сдаст в питомник, чтобы он не мог ни на кого натравить свою свору, почему... почему..." Это как "устами младенца глаголет истина", только, наверное, в этот раз глазами. Мы с Витькой, конечно, достаточно далеко ушли от возраста, когда только орут и делают пи-пи в пелёнки, но недостаточно для того, чтобы перестать видеть очевидные вещи.
Что там под этим вторым дном? Револьвер злых намерений? Окровавленный нож чёрных мыслей?
Витька, дав мне посмотреть, схватил за рукав и потащил прочь, за угол дома.
- Думаешь, он нас узнал? - задыхаясь, спросил я.
- Меня-то уж точно, - сказал Витька не без удовольствия. Ему импонировала вселенская известность. - И остальных. У него нюх на Круг. А вот тебя - может, и нет. Ты не из наших.
Я не стал говорить, что мы уже встречались, более того - встречались посреди ночного леса. В тот момент я был согласен на всё что угодно, лишь бы не признаться себе, что этот тип с залысинами и подбородком, напоминающим упавший с неба осколок лунного камня, знает меня в лицо.
После этого всё покатилось под откос, будто дядя Филипп одним своим присутствием навёл на нас порчу. Витька раздобыл где-то стоптанные сапоги, рюкзак "Ермак", из карманов которого торчали увядшие одуванчики с прошлого лета, и ушёл в поход, сказав, что ему нужно побыть одному и подумать. Я болтался без дела, настраивал скорости на велосипеде, спустив его к подъезду. Забравшись в одно из наших с Витькой потайных мест, читал старые книги. Стояли одинаковые как братья-близнецы душные дни - как жертвы катастрофы в фильме ужасов, они склоняли ко мне лоснящиеся зноем лица и шептали: "Берегись... смотри в оба..."
Когда несколько дней спустя ко мне подошли Маша и Антон, угрюмые как никогда, я почему-то сразу вспомнил нашу встречу с дядей Филиппом, слывшим в среде шаманов ужасным маньяком и похитителем детей.
И понял: "Что-то случилось".
- Нужно поговорить, - сказала девочка без предисловий.
- Как в прошлый раз? - спросил я, паясничая. Несмотря ни на что, я был рад их видеть.
Маша замотала головой.
- Это насчёт собачьего маньяка.
- Слушай, я ведь уже извинился! - влез Антон. Он явно не был настроен на препирательства.
Заметив озабоченную складку возле губ Антона, видя, как вытянулось лицо Машки, я кивнул. Что-то случилось, и я должен об этом знать.
Мы отошли за гаражи, пиная мусор и здороваясь с автолюбителями, которые по старой привычке качали головами и грозились сдать нас в полицию за беганье по гаражам. Былого задора я в моих спутниках не чувствовал. Что-то несомненно случилось.
Удостоверившись, что нас никто не видит, Машка выпалила:
- Мы не справляемся. Мама вчера не пустила меня на улицу. Она была трезвой, впервые за две недели, и сказала, что уже двадцать восьмое число. Августа, конечно же. Сказала, что через несколько дней в школу.
Я вдруг заметил, что она чуть не плачет. Антон скрипел зубами, словно он сам не человек, а клетка, внутри которой металось рассерженное животное.
- Понимаешь, что это значит? - наседала Машка.
Я покивал, хотя ни черта не понимал. В моей голове проносились тысячи мыслей, попытки поймать хотя бы одну, чтобы обдумать тщательнее, не увенчались успехом.
- ОН набрал силы и двигает время вперёд! И мы ничего не можем сделать. Наше шаманство бессильно... и оно станет бесполезно, как сброшенная змеиная шкура, как только наступит осень.