– На кого ты работаешь?! – взревел Гриф.
Он вцепился в форму Ксана и рывком поднял его на ноги.
– Отвечай, сукин ты сын! – он начал сквернословить, посыпая бедную голову Ксана всеми невозможными словами.
Он бил его кулаками. Ксан закрывал голову и лицо. Из него вытурили все силы, с помощью которых он сумел бы дать отпор. Затем Гриф остановился, снял с себя форменную полевую куртку, оставшись в нательной майке. Растянул руки, глядя на разлившуюся по всему полу кровь. Начал бить его ногами. Ксан душился кровью. Казалось, он сплевывал не жидкость, а куски мяса.
– Скажешь? – удар. – Скажешь? – допытывался Гриф. Остановился, присел, наклонил голову к самому рту Ксана. – Я не слышу. Ты хочешь что-то сказать? – тот застонал, низвергая кровь.
В эту минуту едва слышно зашелестела стена. Поднималась ширма, обнажая четыре пары ног. Два охранника, два комитетника. Эйф стоит ближе всех, в форме, выдохнувшийся, собранный, напряженный, широко расставил ноги, руки сложил на груди. Не вижу – чувствую: зло, ненависть бежит по венам. Там уже не его кровь – но сгусток всех человеческих пороков, вся сила дьявола, готовая вершить собственную месть. Грешно ли? А кто говорит о морали? К чертям.
Внутри поднимается гнев. Он видел! Он все это видел, наблюдал с далеким равнодушием и пальцем не пошевелил, чтобы что-то исправить! Я даже не могу долго смотреть ему в глаза. Этому человеку оказалось под силу предотвратить мои ночные кошмары, чтобы воскресить дневные. Это не предательство – это Комитет.
Гриф поднялся, отошел в сторону, легким жестом указал в сторону скорчившегося Ксана. Охранник щелкнул автоматом, сделал несколько шагов вперед, наставил оружие. Секунда – выстрел. Все вздрогнули. Эйф смотрит, но ничего не может сделать. Тело Ксана лежало бездыханно, уже расслабленно. О нем никто и никогда не вспомнит. Только Эйф сохранит это в мыслях. Эта смерть ляжет на его плечи. Ни одно движение, ни один взгляд – ничто не выдало его внутренней бури. Он был комитетник. Он сокроет в душе все – и даже смерть.
К черту Эйфа. Только выберусь, сама прикончу его. Жить спокойно не смогу, пока не отыщу его хоть на краю света, чтобы самой пронзить его сердце и заглянуть в эти лживые, как у всех комитетников, глаза. Смерти уже не боюсь – как и божьей кары. Хочу видеть, как обездвижется его тело и остекленеют глаза, выпуская грязную, черную душу.
Гриф переступает тело, подходит к Киану. Они с ним одного роста. Сверлят друг друга глазами. Понимаю, что если это повторится, не выдержу – сдамся. Выдам все и всех. До сих пор единственным нашим преимуществом оставались одиночные допросы; теперь Гриф добрался и до внутренних слабостей, тех, что куда сильней физических.
Кошмар возобновляется. Гриф бьет его в живот.
– Истечешь кровью и умрешь, как собака.
Я сильно дергаюсь, отталкиваю Грифа. Охранник позади бьет прикладом по спине. Я падаю. Плечи пронзает тупая боль. Почему-то мутит в голове, ухудшается зрение. Киану со всей яростью бросается на Грифа, выбрасывает ногу, бьет в бедро. Затем вскидывает связанные руки, сжимает в кулаки, с силой ударяет по голове. Гриф падает. Не успевает отбиваться. Охранник хватает меня за волосы, поднимает с колен, приставляет нож к горлу. Чувствую, как по коже скатываются первые капли крови.
– Эй ты! – орет громила.
Киану не слышит – колотит Грифа. Лезвие впивается, пальцы сжимают горло. Вырывается непроизвольный вскрик. Киану услышал, отступает в сторону, смотрит на меня.
– Ни шагу больше.
Страшно мутит, подступает тошнота. Киану бездействует. Ну давай, убей Грифа, прикончи охранников – и мы бежим отсюда. Навсегда! Вместо этого пальцы его рук расслабляются, он отходит в сторону. Гриф со спины бьет его в голову. Киану едва держится на ногах. Весь перепачкался кровью Ксана.
В углу зашилась Кара. Ее неимоверно трясет, зрачки расширены, бегают глаза. Господи, да у нее контузия! Что же они с ней сделали там, в этих изоляторах?
– Значит, – медленно произносит Гриф, довольно улыбаясь, – все-таки знаете друг друга, – достает белый платок, вытирает кровь с лица. Долго молчит, о чем-то думает; после поворачивается, надевает куртку. – Замечательно, нам есть, о чем поговорить, – несмотря на удары, он почти светится. – По камерам их. Продолжим через несколько часов, – полный довольства, он смотрит через стекло в глаза Эйфа.
Я запуталась. Что между ними происходит? Эйф пасует, но я не могу найти тому причину. Стена комитета, будь ты проклята! Ты убиваешь людей, порабощаешь их разум всеми мыслимыми и немыслимыми способами!