– Мария, – произношу одними губами, и он с пониманием кивает.
Я кидаю ему ружье: пусть спасет хоть их обоих.
Где-то далеко-далеко снова разрываются бомбы – где-то в соседних деревнях и селах. У нас так мало времени. Нам бы хоть минуту, одну лишнюю минуту…
Все прочее помню, как в тумане. Помню, в голове засела одна-единственная мысль: выжить любой ценой. Мы могли выжить, потому что знали свой путь ко спасению, мы не стояли на месте и не ждали провидения. Всюду, точно мертвецы из могил, повставали из своих домов люди, они шли, хромая и едва переставляя ноги, потягивая руки, точно ища помощи, которой никто не мог им дать. Тонули в яростных взрывах плач детей и крики умирающих, рыдания матерей, редкие отзвуки мужских голосов. Всюду грохот. Ревут машины. Взрываются бомбы. Округу захватил нещадный серебристый дым и, рассеиваясь, уносил с собою души жителей Ущелья, этих прекрасных созданий Белой Земли…
Мы двигались слаженно до того момента, как бомбы стали лететь на Южное поселение. Громыхнул взрыв – земля ушла из-под ног. Мы все упали, хватаясь пальцами за песок. Камни резали нам пальцы, но мы ползли, обливаясь слезами. Нас стало меньше, нас с каждой секундой все становилось меньше.
На дорогах лежали изуродованные осколками тела, всюду лилась кровь. Кого-то нещадно рвало, иные заходились криками и стонами в предсмертной агонии. Я тянула за рукав малышку Ми, все оглядывалась назад в поисках Сфорцы. Ее тело исчезло, и образ ее померк в одном мгновение. Вита занимала Мария; Артур уже не мог скрывать своих слез. Со свистом приближается ад, раздается взрыв. Нас подбрасывает, мы снова на земле. Руки закрывают головы, губы шепчут молитвы. Артур поперек падает на Бону. Все ее тряпье в одночасье алеет. Пятно распространяется с ужасающей скоростью.
– Мария, не смотри туда! – пытаюсь перекричать самого дьявола.
Вит закрывает девушку своими руками.
Но Бона поднимается, тяжело сбрасывая с себя тело Артура. Он знал, что без Сфорцы ему не жить; но отдав жизнь за Бону, искупил многое – и многое утратил.
Тетка таращится на кровавое месиво, что не дало ей кануть в безвестность. Ее начинает медленно колотить; но каждая секунда у нас на счету. Страдания пусть накатят после. Пусть все сопьются, – как предрекал Эйф, – или пусть же мы все сойдем с ума. Но не сейчас. Сейчас мы должны жить. Ноги не несут меня более, они зудят, как и обливается кровью все туловище – обнажились раны, над которыми так сильно корпел Эйф. Но я в очередной раз поднимаюсь, подбегаю к Боне, тяну ее за жалкие остатки одежды. Руки ее дрожат, прикрывая лицо, пачкая все кровью Артура. Ах, Артур, ты пережил своих товарищей, но отказался жить дальше лишь оттого, что увидал настоящую войну.
Вит с Марией достигли поездов, что много месяцев стояли истуканами на сломанных железных путях. Они бегут вперед. Я сильней цепляюсь за тетку, тяну ее все дальше; чувствую, что силы готовы покинуть измученное пытками тело; вынуждена собраться и сделать все возможное. Малышка Ми бежит где-то меж нами, она стремится ручонками к старшему брату – единственному родному человеку, что еще остался. К ней медленно подбирается дым, и она, завороженная, тянет к нему ладонь с маленькими пальчиками.
– Нет, Ми! – кричу не своим голосом.
Девочка оглядывается на меня, и в этот момент Вит успевает ее перехватить. Мария тянет ее дальше, за вагоны, чтобы бежать через Волчий Пустырь к границе. Мы сталкиваемся с Витом взглядом, он кивает, и я понимаю, что мы с Боной снова лежим на земле, пыльные, в песке. Всюду пыль, всюду песок: сыпется из ушей, скрепит на зубах, мельтешит в глазах. И туман, всюду бесконечно сладкий, как мечта, туман…
Если не заставлю себя встать, напрасен станет труд пережитых пыток Комитета, напрасны все попытки вызволить семью и ночные бдения Эйфа, каждое его спасительное слово, что он даровал мне вопреки собственной возможности бежать и выжить. Неимоверное, адское усилие, – и я на ногах. Тетка волочится немного впереди. Я нагоняю ее, мы продолжаем идти – или бежать – так скоро, как только можем.
Едва туман рассеивается, как возобновляются взрывы. Вновь и вновь содрогается земля, рушатся дома, летят осколки жилищ и строений. Некоторые люди пытались бежать за нами, но также тихо покинули эту землю, как всю жизнь действовали мы под крылом Герда. Редкие фигуры, коим повезло все еще дышать, маячат на горизонте, а я, с голосом сиплым и пустым, тычу Боне пальцем в сторону леса:
– Граница… Граница…
Прежде, чем закрыть глаза, вижу поразительно светлое небо. Оно белое, как пух, и сквозь перистые и кучевые, как барашки на картинках, облака, мелькают чьи-то неимоверно дорогие – бесценные – лица едва знакомых людей. Молодой человек с копной белых, как сено, волос; его сбитые крепкие руки; голубые глазки маленькой девочки – нет, уже, разумеется, девушки. Люди эти активно жестикулируют, сменяются в выражениях своих светлых ликов. Возможно, они меня знают – но это неважно. Нет больше Киану, что сумел бы возвратить меня к жизни одним своим едким словом; нет и больше никогда не будет того, кто навсегда останется в моем сердце, тот, кто сумел разбудить душу от вечного сна, кто раскрыл глаза на иной мир – кто сам стал мне целым, неизведанным миром.