Не вняв ее словам, я наблюдала за этим же ритуалом с Карой.
Я заметила ее блаженную, легкую улыбку красивых губ, которую не сумели искоренить даже минувшие тяготы. Я любовалась тонкими чертами ее светлого лица, волшебными волосами, собранными в непослушную толстую косу, гибким станом – всей ее сущностью, все еще прежней, все еще не претерпевшей роковых изменений.
Мальва отстранилась и, держа одной рукой за лицо, другой окрестила ее знамением:
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…
В этом ее жесте мне почудилось нечто совсем уж жуткое, точно поступь рока все еще преследовала всех нас, – и в особенности Кару. Я так боялась ее потерять, – ту единственную, которая еще осталась, – что в ужасе воскликнула:
– Мальва!
Она глянула на меня своими чистыми, незапятнанными грехом глазами, и что-то странное отразилось в этих двух вселенных, какое-то очередное знание, о котором она мудро умалчивала.
– Все закончилось, Кая, – тихо выдохнула Кара, улыбаясь и успокаивая измученную душу, – а я до сих пор не верю.
– Никто из нас, – отозвалась Мальва.
Вернулась со стороны могилы Ноя Руни, и мы разом друг другу улыбнулись.
– Ступай с ними, дитя, – кормилица ласково погладила ладонь подошедшей воспитанницы, словно мы снова были детьми, и она, наша мать, давала наставления и отправляла куда-то в поле, за снопом сена.
Но мы уже не были детьми; на лицах наших стояли печати преждевременного взросления, какой-то утраты, вселенской пустоты. Хуже всего то, что мы уже никогда не взглянем на мир прежними глазами, всюду будут нам мерещится воплощения страхов; никому не возобладать той непосредственной свободой мысли и действия.
Мы обменялись прощальными объятиями, и, оставив кормилицу перебирать зерно, направились вверх по холму, к нашему малиннику. Шагая рядом с Карой, я понимала, как важно найти того, с кем можно вести немой диалог. Мы хранили молчание, не смея испытывать радость от того, что снова воссоединились, что кончена наша война и что впереди – то самое будущее, за которое отдана слишком большая цена. Я знала: однажды она все мне расскажет. Из уст ее будут литься те воспоминания первых дней в Метрополе, портреты тех людей, которые окружили ее с первых минут, декорации ее жизни, обстоятельства, при которых она доставляла нам тайные письма и записки, назначала редкие встречи… Не так просто, очнувшись от кошмарного сна, воспроизвести все с должным пониманием дела. Теперь я это знала.
С удивлением мы заметили возвращение и окончание лета, круговорота цветения кустарников, зрелости ягод. Пестреют ярко-желтые полевые цветы, разбросаны в густой траве, как кусочки сахара анютины глазки, застенчиво подмигивают отцветающие васильки. Поразительно слышать несмелое пение птиц где-то вдали, в самой чаще. Дятел любовно трудится над деревом, и только эхом доносится его быстрое, глухое: тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук… Средь молодой листвы, обжигающей своей великолепной нарядностью, мелькнул хвост белки, и призраком скрылся за широким стволом. Почти над самым ухом пролетела пчела.
Руни устроилась на широком сухом пне и срывала веточки высокой травы, переплетая их меж собой, как любила делать всегда, когда мы еще были юны.
Кара протянула изящную белую ладонь и сорвала сразу несколько крупных ягод. Они горстью легли ей в руку, а она все продолжала беззвучно улыбаться. О чем она думала? Она одна улыбалась, когда прочие увядали в скорби.
– Не думала, что снова их попробую, – она забросила всю пригоршню в рот, и я наслаждением откинула голову.
Потом вдруг резко дернулась, оставив алый след на белой блузке.
Я едва слышно засмеялась, лениво срывая ягоды:
– Ну как ребенок, честное слово… Это сок малины, да?
Но она молчала. Ее нарочитая обездвиженность меня пугала. Я глянула ей в лицо – и обмерла. На меня уставилась пара стеклянных глаз, из которых тихо уходила жизнь. Ее рука коснулась пятна. В одну секунду оно расплылось по всей груди, окрашивая белую блузку в рдяный оттенок.
– Кара… – выдохнула я, вцепившись ей в локти. – Кара!
В моих руках она опустилась наземь.
В этот же момент посыпался шквал пуль. Они градом валили кусты и деревья. Падали ветви, куски коры, разорванные листья. Я упала и кричала так громко, как могла. Ладони прикрыли уши. Слезы лились потоком. Они орошали землю. Крик стоял в ушах, а кругом все снова рушилось. Все живое взмывалось в небеса. Неистовство…
Убейте меня! Убейте сейчас же! Десятки пуль в нашу сторону, и ни одна – в меня.
Сквозь гвалт невообразимого грохота слышу собственное имя. Кто-то настойчиво его произносит. Выкрикивает, как птица, ищущая нечто потерянное. Приподнимаю голову: со стороны гор бежит Тата. А под моими руками уже бездыханное тело…