Руни лежала у широкого куста, истекая кровью, сгибаясь от боли.
Тата вцепилась мне в глотку и с силой греческого гиганта тянула к безопасности. Я рвала пальцами одежду Кары. Ее имя, отрицание, крик отчаяния – все смешалось в этом безумии. Мой мир видел деяния дьявола.
– Ей уже не помочь! – ревела Тата.
Меня оглушило. Плечо пронзила адская боль. Я упала. Тата вернулась за Руни, потом продолжала меня тянуть. С раной не воспротивишься.
– Надо бежать! – кричала она.
Мы трое тянулись в сторону гор, оставляя позади себя преследователей.
Слезы застилали мне глаза. Я боялась, что ударюсь о дерево или не замечу корягу… Ноги верно несли нас к родным скалам. По привычке кого-то спасая, почти несла на себе Руни, чьи брюки с каждой секундой становилась все темней от крови. «Ну хватит уже, пожалуйста! Довольно!» – вторила про себя вместо молитв.
Я знала, что видела врагов той ночью, знала, что не спала только от того, что за окном кто-то нас обнаружил и исследовал территорию. Я даже могла поклясться, что это Гриф выследил Эйфа, пока тот изредка нас навещал, и теперь наносил ему ответный удар. Но кому ему теперь служить? Его хозяева свергнуты, не стать ему рангом выше, одна лишь месть грела ему кровь.
Странно, но погоня не шла по следу. Уже очень скоро выстрелы остались позади. Все тише делался рев. Все отчетливей слышно собственное дыхание, удары обуви о землю.
Мы забежали в одну из пещер, пытаясь отдышаться. Руни упала наземь, Тата сорвала с себя нижнюю майку и попыталась перевязать рану пострадавшей.
– Остальные? Что с остальными? – сипела я. – Там остались все! Даже Герд! – рыдания захватывали спазмами. – И Кара… Господи! Кара! Нет, только не она…
Тата сложила ладони в знаке мольбы, приложила ко рту, сдерживая непрошенные слезы. Она знала! Она знала, как мне больно, и что я готова умереть прямо здесь, прямо сейчас.
– Меня предупредил Эйф. Я едва успела добраться. Нам надо бежать к границе. Давай, Кая, иначе все это станет напрасным.
Я захлебывалась, уже чувствуя соль на губах.
В эти мгновения от Руни мы стали слышать странные вопросы:
– Почему так больно? Где мы?
Но я ее не слышала.
Рывком подняла острый камень, готовая перерезать вены. Тата яростно ударила меня по лицу, – раз, другой, вышвыривая камень из ладоней.
– Ты должна бежать, я тебе сказала! – взревела она. – Эйф сам меня убьет, если я тебя не вытащу отсюда!
Эйф… Какое бесконечно далекое имя. Почему она говорит о нем так, будто он жив и снова раздает свои приказы откуда-то из самой столицы, снова о чем-то нас предостерегает?.. Нет, я знаю, что для меня он погиб – как и все они. Все они! Господи! В голове все смешалось, ноги подкашивались. Дайте мне минуту, всего одну минуту, и, может быть, я заставлю себя сдвинуться с мертвой точки…
В долине возобновились выстрелы. Мы с Татой подхватили Руни, ринулись проходить горы. Протискиваясь тоннелями, мы перешли их подножия. Впереди зияла равнина. Покрытая ярко-зеленой травой, она обманчиво звала в свое лоно. Ни деревца, чтобы скрыться, ни единого убежища. Не знаю, почему, но я посмотрела на внутреннюю сторону своих ладоней: в пятнах густого малинового сока. Такой малины больше нигде не сыскать во всем белом свете; ведь ягода эта дикая, не тронутая человеком, – оттого столь картинная на вид и пьянящая на вкус. Сквозь эти оттенки, перемешанной с грязью пещер, просвечивались иные – алые, бурые, винные… Ее кровь на моих руках. Это то, что останется со мной навсегда.
Тата прервала мои страдания, нещадно накатывавшие каждую секунду, которую я стояла в промедлении. Она глянула на меня и сказала, тяжело дыша:
– Живыми до границы Ас-Славии. Живыми, слышишь? – потом посмотрела вдаль. – И да поможет нам Бог.
Послесловие к прологу
Я никогда не оставляла попыток их отыскать. Иным же они оканчивались: очередным провалом. Сколько слез было пролито, пока я, наконец, не поняла, что без связей правительства, Герда или капитана являюсь пустым, ничего не значащим местом. Больше нет и не может быть тайных вылазок, больше никто не защищал мою спину. Спустя семь долгих лет я поняла, что не могу оставаться вдали от собственного прошлого. Есть внутри каждого человека какая-то неясная грань, что рано или поздно станет звать его туда, где станет он вершить свою истинную судьбу. И пусть бесчинства собственного же народа упекли бы меня вновь за решетку, воспротивиться внутреннему зову оказалось выше любых сил.