Там царили времена перестройки: после первых же взрывов в приграничных городах, соседние государства забили тревогу. Оперативно вмешалась Ас-Славия – историческая мать нашего клочка земли. На пути к аэродрому Правителя убили выстрелом в голову – многие признали чрезмерную гуманность данного поступка. Однако до сих пор никто не знает, кто именно совершил данное деяние. В народе ходили слухи, что это событие было давно предсказано, но ни усиленная личная охрана президента, ни его всевозможные уловки и поиски надежных союзников, не сумели спасти его от уготованной участи.
Двое сыновей Правителя сумели скрыться. Кто знает, нужна ли им была на самом деле эта власть. Яса пал жертвой приступа, после чего любые данные о его дальнейшей судьбе стали недоступны. Все они исчезли.
Спустя месяцы кое-где мелькало лицо Вахо. Очевидно, он не решался выйти из власти, но, возможно, вернулся к военному делу.
Ни слова не просочилось о Гурзе или Грифе. Дай бог, чтобы первый из них бежал на край света, а второй – в преисподнюю.
Я также не знала, где находятся тетка с Марией, Вит с Ми и те немногие из нашей команды, кто к концу революции сумел выжить.
Белая Земля полностью сменила свой флаг. Теперь он представлял собой три полосы: голубая символизировала небо, белая – свободу, зеленая – плодородную землю родного края. Его спокойные, умиротворенные цвета теперь часто мелькали на национальном телевидении Ас-Славии, а люди продолжали воспевать исторический гимн, который как нельзя лучше отражал наше романтическое восприятие нового мира. Некий молодой поэт – кажется, тот самый, что писал памфлеты и юмористические зарисовки для народных газет – упомянул одно прекрасное сочетание, которое у всех не сходило с уст: «Небо – как дань мечтам, свобода – как способ жизни, земля – как под белыми крыльями».
Но несмотря на всю прелесть перемен, в городах бывших рабочих провинций царил хаос. Люди пытались восстановить жилища, обрести временные пристанища, однако обозленные, обездоленные, озверевшие от тягот войны повстанцы все еще вершили суд над теми, кто, по их подсчетам, некогда посмел служить правительству. Организовывались целые подпольные группировки, не знавшие наказаний и закона. Там царили убийства, резня, разруха, голод. В новостях то и дело сообщали о многочисленных смертях, невинных жертвах. Именно поэтому опасно было возвращаться в Ущелье, по крайней мере, ближайшие несколько лет.
Но даже когда мы попытались это сделать, местные власти, как и Комитет, отказывались поставить в паспорте печать, дозволяющую пересекать «границу повстанцев». И как бы мы ни старались вести добропорядочные переговоры, кончалось все тем, что Тата резко вставала, опрокидывая стул, била кулаком по столу и выкрикивала что-то вроде: «Какого черта я не имею права вернуться на собственную родину через четыре – уже четыре, прошу заметить! – года только потому, что вы не выдаете мне печать?! Это вы мне запрещаете? Да неужели?! Я сама работала на Комитет и знаю, что все это не больше, чем бюрократия, так что заткните себе рты и выдайте нам эту бумажку!» Все это сдабривалось изрядным количеством бранных междометий, что в целом обогатило мой диалектический лексикон. Результатов это не давало. Мы оказывались заперты уже в иных условиях.
Минуло еще три года, прежде чем мы обратились напрямую к правительству, чем – неясно, правда, каким образом – привлекли внимание общественности. В министерстве иностранных дел после изнурительных бесед и даже допросов выдали ходатайство, после него – нужную печать. Изрядную проблему вызвало отсутствие у меня отпечатков пальцев, как таковых. Пришлось долго доказывать, что это не результат работы Комитета, тем более что я никогда не была с ним связана. Однако к тому времени как все документы оказались готовы, мы уже не могли отделаться от вездесущих журналюг. По всей стране они шныряли и выискивали несчастных беженцев, но едва ли им удавалось отхватить от них ценных куш. Наши личности же отчего-то стали народным достоянием, чем-то, что покрыто завесой мистической тайны, о коей сообщалось в газетах, писались статьи, проводились радио беседы… Мы все понемногу сходили с ума.
Но именно эта череда событий привела нас к неким спонсорам и странным, почти эфемерным личностям, готовым заплатить деньги за любую маломальскую информацию. Мы нуждались в деньгах как никогда. После участия в ток-шоу первым делом мы отправили Руни в первоклассный диспансер, где ее обследовали на предмет утраченной памяти.
Покинув чужую сторону, я уже знала, что никогда туда не вернусь.
После встречи с Эйфом у нового здания Совета – не плод ли это собственного же больного воображения? – я убежала куда-то в Южное поселение и бродила там так долго, как только могла. Тата и Руни должны были давно сесть на поезд, оставив мои вещи в камере хранения, ведь наши пути расходились. Но признаться, еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой одиноко потерянной, такой опустошенной.