Бродя меж улочками, выходя то на окраины, то приближаясь к бакалейным магазинчикам, я так и не сумела найти ни дома тетки, ни жилища семьи Вита: вполне вероятно, их уничтожило взрывами. Даже если местами узнавались отдельные куски земли или двора, люди все отстраивали заново, стирая прошлое, глядя в будущее.
Я бродила меж этими незнакомыми постройками, и осознавала, что человек, хоть и принадлежит душой какому-то клочку земли, в сущности, не в силах владеть чем-то большим. Неужели я никогда никого не отыщу? Что я здесь делаю? Если кто-то и остался жив, то наверняка разбрелись по свету, подальше от дымной, ужасной войны, отнявшей у нас то немногое, что было. Бесполезно пытаться их искать здесь, сегодня, когда на пепле возводится иная цивилизация. Как тоскливо осознавать, что, в сущности, ты бесконечно одинок в этой вселенной. Отчаяние медленно и мучительно пожирало изнутри.
Нужно смириться и перестать мучить себя. Нужно пытаться жить дальше; пойти на поезд, уехать, как и предполагалось. Как Артур жил за двоих своих товарищей, так и я должна прожить за них всех. В этом кресте нет ничего героического – он пуст, как пуста моя душа. В конце концов, всегда можно убедить себя, что они живы – где-то недосягаемо далеко; ведь подлинной их смерти глаза мои не видели.
И впервые в жизни я смирилась.
Ноги безвольно зашагали по направлению вокзала.
Недалеко от ворот завода, фасадом выходя на песочную, крепко вытоптанную тропу, располагалась стройка добротного дома. Его окружал высокий каменный забор, из-за которого виднелись стены второго этажа.
Я почему-то остановилась. Что-то невероятно важное привлекло все мое существо.
Высокий молодой человек с протезом вместо стопы, стоя прямо на дороге, наблюдал за процессом строительства, обнимал одной рукой худенькую, совсем юную женщину, а другую приставил ладонью ко лбу, огораживаясь от чрезмерно яркого солнца. Его спутница – очевидно, жена, – присматривала за двумя мальчиками, дурачившимися со своими школьными рюкзаками. Им ни за что не хотелось слушаться мать. Что-то знакомое показалось в этих мужских лицах – нечто, подобное отдаленному прошлому, или же близкое самой душе – то, что я затрудняюсь объяснить. Они разом посмотрели в мою сторону, – и я обмерла. Два друга, два малыша и их отец – как две капли воды похожие на капитана, только волосы их светлее. Я резко выдохнула, продолжая пожирающе смотреть на них. Я не верила своим глазам: могут ли люди возрождаться или существовать в иных оболочках? Может ли жизнь преподносить подобные совпадения и ждать, что ты сохранишь здравость рассудка?
Что-то бухнуло на стройке, и раздалась знатная ругань.
– Какого черта ты лезешь под эту балку?! Я что, ради тебя десять часов горбил спину?! Уйди от греха подальше, если работать нормально не умеешь! – из-за белых недостроенных стен показалась густая грива черных волос, и в лучах солнца блеснули бездонные глаза. – Алек, – он обратился к высокому мужчине, – глянь вон туда: так нормально?
– Фасад не сдвинется?
– Нет.
– Тогда продолжай!
– Мальчики! – разозлилась женщина. – Прекратите! Перепачкаете всю форму. И без вашей беготни тут полно пыли!
Я стояла, как вкопанная, онемевшая до кончиков волос, – и чувствовала, как от невероятного наплыва переживаний подкашиваются колени. Бесконечно темные, как ночь, глаза уставились на меня с тем же неимоверным удивлением, не в силах разорвать это мгновение.
В ту же секунду он сел – почти упал на пыльный пол второго этажа, держась за стену. Я непроизвольно шмыгнула носом в нехватке воздуха.
– Вам плохо? – подоспел вдруг высокий молодой человек, и его сыновья уставились на меня.
На его руках выделяются неровные зигзаги белых шрамов; кисти пористые – последствия пыток кипятком; на левой руке не хватает большого пальца; правый глаз смотрит в сторону; на голове, над ухом, навсегда выжжены волосы. Я смотрела на лица его детей – простые, без особых примет, и в растерянности осознавала, что, вероятно, начинаю сходить с ума.
– Нет… Но вы и ваши сыновья…
– О, я знаю, что вы хотите сказать! – подобрел вдруг собеседник, и лицо его разгладилось. – На самом деле я прихожусь родным братом капитану Шиману, именно поэтому мы так похожи. Он сейчас превратился в национальное достояние! Ха-ха-ха!