Я безуспешно пыталась убедить себя, что все мои стенания напрасны и что перед всеми я предстаю, по меньшей мере, глупой, трусливой девчонкой, не ведающей собственного места. «Ни капли профессионализма», – выразился бы безупречный Герд.
Он поднял на меня свои темно-синие глаза – всегда казавшиеся несколько более знакомыми, чем должно бы, – но не произнес ни слова. Одним из эфемерных его талантов являлось проницательно умение скрывать от людей свои мысли. Герд был как скала: вечен, тверд, непоколебим. Он знал ответы на все вопросы и никогда не сомневался. Он был нам богом, которому мы поклонялись – впрочем, без отрицательных предпосылок, почти добровольно.
Он спокойно окончил свой вечерний чай, и молча указал мне на стул напротив него. Повиновалась.
– Что он сказал? – был его вопрос.
– Сказал явиться тебе… в здание городского Совета в три часа пополудни, – я не смела смотреть ему в глаза. – Герд, я… – хотелось принести извинения.
Увы, если бы они могли мне помочь! У Герда нельзя просить прощения – для этого не следует изначально садиться в лужу.
Он поднялся и отправился в свой кабинет.
– Держи мысли при себе, Кая, – сухо вывел он.
Он ушел, оставив после себя чувство стыда и горечи. Я стояла посреди столовой, как истукан, даже не зная, радоваться мне или печалиться. Мальва, держа в руках стопку грязных тарелок, сочувственно смотрела мне в лицо.
– Девочка моя, с ней все будет в порядке.
Я кивнула в знак благодарности. Мальва врать не умела – и я чуяла: это путешествие весьма опасно для Кары.
Уставшая, разбитая, опустошенная, я поднялась к себе в комнату. Здесь, в этом доме, у меня не просто свой угол – как то было у тетки – но четыре стены, в которых можно запереться и отгородиться от внешнего мира на несколько часов. Матрацы на постелях набиты ароматными травами, а не жестким сеном, оттого и спать много приятней. Теперь синтепоновые матрицы могут себе позволить лишь жители Метрополя; нам, рабочим крестьянам неведома подобная роскошь. Зато пледы грубой вязки Мальва сотворила собственными руками: у каждого был свой особый узор – что-то вроде древних вышиваний времена «Земли под белыми крыльями». Так называли нашу родину прародители.
Ной лепил из глины кухонную утварь и забавные фигурки – на Рождество и Пасху; для меня он сотворил фигурку волка – как символ провинции, в которой родилась.
Но я слишком устала, чтобы предаваться воспоминаниям. Едва коснувшись постели, я поняла, как сильно мое тело утомлено и жаждало отдыха. Однако рука наткнулась на сложенный лист бумаги, и любопытство пересилило сон.
На задней площадке, за хлевом, Киану рубил дрова. Он мог это делать только ночью, когда стражи порядка спали на своих постах. Дом и сама Долина находилась все же в опасной близости от границы и ее охранников.
Впервые за долгие годы – кои отличались особым непримирением с общественностью – мне не хотелось топить свое горе в темном, беспросветном одиночестве. Пусть хоть кто-то помог бы пережить эту ночь, далее бы старалась справиться сама. К Герду не подступишься, не после того, что натворила; Ной рано отходит ко сну, как и Мальва, незачем их тревожить понапрасну; Орли вовсе не выносит моей физиономии; к Натаниэлю с Руни не стоит соваться – вечно у них распри личного фронта. Остался только Киану. одинокий, как волк, но не потерянный. Вот уж кто сохранит мои терзания.
Недолго думая, спустилась к нему. Стояла кромешная тьма беззвездной ночи – и пальцев рук не разглядишь.
– Странно, что Герд не вздул тебя, как следует, – бросил напарник.
Я устроилась на старой сбитой лаве и подтянула под себя ноги.
– Лучше молчи, Киану, – уже не было сил с ним препираться.
– Тогда зачем ты пришла, девочка Кая? – усмехнулся он и с силой ударил топором о молодой пень.
Я опустила глаза.
– Она оставила записку… Она была готова уехать… Почему ты мне не сказал?
Он разрубил половину пня на четыре части.
– Кара сама попросила. Сказала, так будет лучше, – он снова замахнулся. – И еще Герд.
Я фыркнула. Киану расколол надвое тонкий створ и вытер ладонью пот со лба.
– Они не зря опасались, – улыбнулся Киану. – Ты бы взбунтовалась много раньше.
Он принялся собирать дрова и ровно укладывать их под навесом у другой стороны хлева. Наполовину спрятавшись за углом, продолжил:
– Тебя ведь, девочка, не оттого берегут, что ты младше всех. Сколько тебе? Шестнадцать или семнадцать?
– Восемнадцать.
– Они помалкивают, потому что ты пришла к нам самой последней – но так и не научилась работать в команде. Ущелье воспитало тебя – не Герд.