Во Франции нет больше общества, французы больше не нация по той простой причине, что корпия — уже не белье.
Как общество рассуждает, так им и управляют. Его право — говорить глупости, право министров — делать их.
Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество.
Англичане — единственный народ, сумевший ограничить всевластие одного человека, чье изображение умещается на самой маленькой монете.
Почему, даже томясь под игом самого гнусного деспотизма, люди все-таки обзаводятся потомством? Да потому, что у природы свои законы, более мягкие и в то же время более непререкаемые, чем все эдикты тиранов: дитя улыбается матери, кто бы ни правил страной — Тит или Домициан.[149]
Один философ говаривал: «Не понимаю, как француз, хоть раз побывавший в приемной короля и в прихожей его версальской опочивальни, может называть кого бы то ни было высокой особой».
Придворные льстецы утверждают, что охота — подобие войны;[150] они правы, ибо крестьяне, чей урожай она губит, несомненно, находят немалое сходство между ними.
К несчастью для человечества и, видимо, к счастью для тиранов обездоленные бедняки лишены инстинкта или, если хотите, гордости, присущей слонам: те не размножаются в неволе.
Наблюдая за обществом и вечной борьбой между богачом и бедняком, аристократом и простолюдином, человеком влиятельным и человеком безвестным, нельзя не сделать двух выводов. Во-первых, к поступкам и словам этих противников прилагаются разные мерки, их взвешивают на разных весах: одни весы показывают только фунты, другие — десятки и сотни фунтов, причем такое несоответствие принимается за нечто незыблемое, и это уже само по себе ужасно. Подобная оценка людей; освященная законом и обычаем, есть одна из самых страшных язв общества; ее одной довольно, чтобы объяснить все его пороки. Во-вторых, описанное выше неравенство влечет за собой новую несправедливость, а именно то, что фунт для бедняка, простолюдина превращается в четверть фунта, в то время как для богача, аристократа десять фунтов считаются за сто, сто — за тысячу и т. д. Это естественное и неизбежное следствие их положения в обществе: бедняку завидует и мешает все несметное множество тех, кто равен ему; богача, аристократа поддерживает и поощряет кучка людей ему подобных, которые становятся его сообщниками, чтобы разделить с ним выгоды его положения и добиться таких же выгод для себя.
Вот бесспорная истина: во Франции семь миллионов человек живут милостыней, а двенадцать — не в состоянии ее подать.
Дворянство, утверждают дворяне, это посредник между монархом и народом. Да, в той же мере, в какой гончая — посредница между охотником и зайцами.
Что такое кардинал? Это священник в красной мантии, которому король платит сто тысяч экю за то, что он издевается над ним от имени папы.
Большинство общественных учреждений устроено так, словно цель их — воспитывать людей, заурядно думающих и заурядно чувствующих: таким людям легче и управлять другими, и подчиняться другим.
Гражданин Виргинии, обладатель пятидесяти акров плодородной земли, платит сорок два су в наших деньгах за право мирно жить под эгидой гуманных и справедливых законов, находиться под защитой правительства, не опасаться за свое достоинство и свою собственность, пользоваться свободой личности и совести, голосовать на выборах, быть избранным в конгресс и, следовательно, стать законодателем и т. д. Французский крестьянин из Лимузена или Оверни изнывает под бременем податей, двадцатин, всяческих повинностей, и все для того, чтобы, пока он жив, любой помощник интенданта[151] мог оскорбить его, безвинно посадить в тюрьму и т. д., а когда умрет — его обездоленной семье достались в наследство нищета и унижения.
Северная Америка — это часть вселенной, где лучше всего знают, что такое права человека. Жители ее — достойные потомки республиканцев, которые покинули родину, чтобы не подчиняться тиранам. В этой стране воспитались люди, способные победоносно противостоять даже англичанам и даже в такие времена, когда те вновь обрели свободу и создали наилучший в мире образ правления. Американская революция пойдет на пользу и Англии: она вынудит последнюю заново пересмотреть свое государственное устройство и пресечь все еще существующие злоупотребления. Но это не все: англичане, изгнанные с североамериканского материка, захватят испанские и французские владения на островах[152] и насадят там свой образ правления, зиждущийся на естественном свободолюбии человека и укрепляющий в нем это чувство. Тогда на испанских и французских островах, а в особенности на латиноамериканском континенте, ставшем ныне английским, возникнут новые государственные устройства, краеугольным камнем которых станет свобода. Таким образом, англичане присвоят себе безраздельную славу основателей почти всех свободных государств на земле — единственных государств, которые, строго говоря, достойны человека, ибо только в них соблюдены и ограждены его права.
149
150
151
152