Увидев, как герцогиня д’Олонн строит глазки собственному супругу, любовник ее воскликнул: «Вот ведь негодница! Только мужа мне еще не хватало» — и тут же ушел.
Старики в столицах распутнее молодежи: зрелость там всегда означает развращенность.
Некий сельский священник воззвал к прихожанам во время проповеди: «Дети мои, помолимся за владельца этого замка, который скончался в Париже от тяжких увечий». (Его там колесовали).
Определение деспотизма: такой порядок вещей, при котором высший низок, а низший унижен.
Министры уронили престиж королевской власти, попы — престиж религии. Бог и король расплачиваются за глупость своих лакеев.
Некий доктор из Сорбонны, взбешенный книгой «Система природы»,[167] объявил: «Это мерзкое, гнусное сочинение: оно доказывает, что безбожники правы».
Один остроумный человек, заметив, что два скверных шутника потешаются на его счет, сказал им: «Вы ошиблись, господа: я не дурак и не тупица, но оказался сейчас между тем и другим».
Некто закрывал глаза на беспутства своей жены; более того, всем было известно, что он не раз извлекал из них выгоду, приумножая таким путем свое состояние. Когда жена его умерла, он всячески выказывал свою скорбь и с самым серьезным видом уверял меня: «Я с полным правом могу повторить слова, сказанные Людовиком XIV в день кончины Марии-Терезии:[168] „Сегодня она впервые в жизни огорчила меня“».
«М* был человек пылкого нрава, но считал себя благоразумным. Я отличалась легкомыслием, но не уверяла себя в противном, и в этом смысле была гораздо благоразумнее, чем он».
«Платят, не скупясь, только наследники», — говаривал некий врач.
Его высочество дофин, отец нынешнего короля[169] (Людовика XVI),. страстно любил свою первую жену; она была рыжей и отличалась недостатком, обычным при таком цвете волос. Он долго не мог привыкнуть ко второй дофине и оправдывался тем, что от нее не пахнет женщиной. Ему казалось, что запах, который был присущ покойнице, — примета всего женского пола.
Г-н Д* отверг домогательства некой хорошенькой женщины, и за это муж ее возненавидел его так, словно Д* ответил на ее желания. Д* часто говаривал под общий хохот: «Черт побери, если бы он хоть понимал, как он смешон!».
Одна хорошенькая женщина сказала своему любовнику, человеку угрюмого нрава и к тому же с замашками законного супруга: «Запомните, сударь: когда вы находитесь в обществе, где присутствует мой муж, вы обязаны быть любезнее, чем он, — этого требуют приличия».
М* нередко осаждали просьбами прочесть свои стихи, и он всякий раз досадовал на это. Он уверял, что, приступая к чтению, всегда вспоминает одного фигляра с Нового моста,[170] который перед началом представления говорил своей обезьянке: «Ну, милый Бертран, теперь не до забав: хочешь не хочешь, а надо развлечь честную компанию».
Про М* говорили, что он тем крепче держится за своего покровителя-вельможу, чем больше низостей делает ради него. Он — точь-в-точь как плющ: цепляется за то, вокруг чего вьется.
Дурнушка, которая старательно наряжается перед тем как явиться в общество, где есть молодые и хорошенькие женщины, ведет себя — на свой лад, конечно, — подобно тому, кто, боясь потерпеть поражение в споре, спешит незаметно переменить его предмет. Всех интересует вопрос, которая из женщин самая красивая, а дурнушке хочется, чтобы всех занимало другое — которая из них самая богатая.
«Прости им, ибо не знают, что делают»[171] — такой текст избрал для проповеди священник, обвенчавший семидесятилетнего д’Обинье[172] с семнадцатилетней девушкой.
Иной раз меланхолия служит приметой высокой души.
Среди философов, равно как и среди монахов, встречаются люди, которые выбрали свою судьбу не по доброй воле и поэтому вечно ее клянут; другие примиряются с нею, но только немногие вполне ею довольны. Эти последние никого не призывают подражать их примеру, тогда как те, кто ненавидит свое призвание, всегда жаждут приобрести последователей.
М* привел как-то слова Попа о том, что, не будь на свете поэтов, критикам и журналистам нечего было бы есть, и, смеясь, добавил, что, не будь в Париже честных людей, полицейские шпионы умерли бы с голоду.
Некто простодушно признался другу: «Сегодня мы приговорили к смертной казни трех человек. Двое вполне ее заслужили».
167
168
169
172