Один богач сказал о бедняках: «Сколько этим мерзавцам ни отказывай, они все равно будут клянчить». То же самое могли бы сказать о придворных и многие государи.
Chi mangia facile, caccia diavole.[173]
Il pastor romano non vuole pecora senza lana.[174]
Бедность — мать всех пороков.
Не кот виноват, а служанкин недогляд.
«Духовные власти в отличие от недуховных, — говаривал М*, — называются так потому, что у них хватило духу взять и присвоить себе власть».
Г-н де* довольно долго не обращал внимания на женщин, а потом страстно влюбился. Когда друзья стали вышучивать его за холодность, которая к лицу только старикам, он ответил: «Зря стараетесь. Еще недавно я действительно был стар, а сейчас опять помолодел».
Даже благодарность может быть низменной.
В собрании нотаблей[175] (1787) зашла речь о правах, которые следует предоставить интендантам в провинциальных собраниях, и некое влиятельное лицо весьма склонялось к тому, чтобы эти права расширить. Тогда кое-кто прибег к заступничеству одного умного человека, дружившего с названным выше лицом. Тот обещал помочь и преуспел в своем намерении. Когда его спросили, как ему это удалось, он ответил: «Я, конечно, не стал распространяться о злоупотреблениях и тиранстве интендантов. Но, как вы знаете, мой друг прямо помешан на дворянских привилегиях. Вот я ему и сказал, что даже весьма родовитые люди вынуждены титуловать интендантов „монсеньерами“.[176] Он нашел, что это чудовищно, и стал на нашу сторону».
Когда герцог де Ришелье[177] был принят в Академию, многие начали расхваливать его вступительную речь. Однажды в многолюдном обществе герцога стали уверять, что тон этой речи безупречен, полон изящества, легкости и отличается такой приятностью, какая не свойственна заправским литераторам, хотя пишут они, быть может, и правильней, чем герцог. «Благодарю вас, господа, — ответил молодой вельможа, — я глубоко ценю ваши похвалы. Мне остается лишь сообщить вам, что речь мне составил господин Руа,[178] и я не премину поздравить его с тем, что тон у него подлинно придворный».
Аббата Трюбле[179] спросили, сколько времени он тратит на каждую свою книгу. «А это смотря по тому, с кем я встречаюсь, когда пишу», — ответил он.
Можно составить списочек под таким заглавием: «Пороки, необходимые для успеха в хорошем обществе». Не худо прибавить к нему и другой: «Посредственные достоинства, годные для той же цели».
Некий житель провинции, попав на королевскую мессу, сильно докучал своему соседу вопросами.
— Кто вон та дама?
— Королева.
— А эта?
— Мадам.[180]
— А вон та?
— Графиня д’Артуа.[181]
— А вон эта?
— А это покойная королева, — потеряв терпение, отрезал обитатель Версаля.
Маленькая девочка спрашивает М*, автора сочинения об Италии:
— Вы вправду написали книгу об Италии?
— Да, написал.
— И вы там были?
— Разумеется.
— А книгу вы написали до поездки или после?
II
Богиня мудрости Минерва, которая отбрасывает флейту,[182] ибо видит, что этот инструмент ей не к лицу, — вот поистине прекрасная аллегория.
Вот другая, не менее прекрасная: вещие сны вылетают через роговые ворота, а сны лживые, т. е. приятные заблуждения, через ворота из слоновой кости.[183]
Некий острослов сказал о М*, своем бывшем друге, который вновь сблизился с ним, едва он разбогател: «Этот человек не просто хочет, чтобы его друзья были счастливы, — он этого требует».
Любовь, замечает Плутарх, заставляет умолкнуть все другие страсти. Это диктатор, перед которым склоняются остальные владыки.
Кто-то в присутствии М* стал поносить платоническую любовь за то, что она лишь бесцельно дразнит воображение. «А вот я этого не боюсь, — возразил он. — Когда женщина нравится мне и вид ее преисполняет меня счастьем, я смело отдаюсь чувствам, которые она мне внушает, ибо знаю, что не дал бы им волю, если бы она не подходила мне. Мое воображение — это обойщик, которого я только тогда посылаю меблировать для меня помещение, когда вижу, что мне будет в нем удобно; в ином случае я никаких приказаний ему не отдаю. Зачем лишний раз платить по счету?».
175
177
178
181
182
183