Факт, засвидетельствованный очевидцами: Мадам, дочь короля,[204] играя с одной из своих нянек, случайно взглянула на ее руку и машинально сосчитала пальцы. «Как! — удивленно вскричала девочка. — У вас тоже пять пальцев?». И, чтобы проверить себя, пересчитала их еще раз.
Однажды маршал Ришелье[205] посоветовал Людовику XV взять в любовницы не помню уж какую знатную даму. Король отказался, заявив: «Слишком дорого придется заплатить, чтобы потом отделаться от нее»
В 1738 г. г-н де Трессан[206] сочинил сатирические куплеты на герцога де Нивернуа.[207] В 1780 г., добиваясь избрания в Академию, он явился к нему с визитом. Герцог принял гостя чрезвычайно любезно, поговорил об успехе его последних сочинений и распрощался с ним, всячески его обнадежив. Однако, когда г-н де Трессан уже садился в экипаж, хозяин сказал: «Прощайте, граф. Поздравляю вас с потерей памяти».
Однажды маршал де Бирон[208] опасно занемог; решив исповедаться, он сказал в присутствии друзей: «Мой долг перед богом, мой долг перед королем, мой долг перед государством...». — «Замолчи, — прервал его кто-то из друзей, — или умрешь несостоятельным должником».
Дюкло[209] имел привычку без конца употреблять на заседаниях Академии слова «д...» и «нас...». Аббат де Ренель,[210] которого за длинное лицо прозвали «Неядовитым змеем», заметил: «Вы, кажется, забыли, сударь, что Академия дозволяет употреблять лишь те выражения, что включены в ее словарь».
Г-н де Л*, беседуя со своим другом де Б*, человеком весьма достойным, но ославленным молвой, стал пересказывать ему слухи и сплетни, которые ходили на его счет. Г-н де Б* холодно ответил: «Кому и судить человека моего закала, как не светской черни, этой безмозглой шлюхе!».
М* говаривал мне: «Я изучил женщин всех наций. Итальянка верит, что ее по-настоящему любят, если ради нее поклонник готов на преступление; англичанка — если он готов на безрассудство; француженка — если готов на глупость».
Дюкло сказал о каком-то подлеце, сумевшем сделать карьеру: «Ему плюнут в лицо, разотрут плевок ногой, и он еще благодарить будет».
Как-то Даламбер,[211] уже стяжавший тогда широкую известность, был у г-жи дю Деффан[212] вместе с президентом Эно[213] и г-ном де Пон де Вейлем.[214] Приходит врач по имени Фурнье и еще с порога обращается к хозяйке: «Сударыня, имею честь засвидетельствовать вам свое нижайшее почтение»; после этого он поворачивается к президенту: «Имею честь приветствовать вас, сударь»; затем здоровается с г-ном де Пон де Вейлем: «Сударь, ваш покорный слуга» — и, наконец, бросает Даламберу: «Добрый день, сударь».
Некто целых 30 лет проводил вечера у г-жи де*. Затем он овдовел. Все думали, что теперь он женится на ней, и всячески ему это советовали. Но он отказался, заявив: «Где же я стану тогда проводить вечера?».
Г-жа де Тансен,[215] несмотря на свои располагающие манеры, была женщина коварная и в полном смысле слова способная на все. Однажды, услышав, как ее хвалят за приятное обхождение, аббат Трюбле[216] заметил: «О да! Если ей потребуется вас отравить, она выберет самый приятный яд».
Г-н де Бройль,[217] ценивший в людях лишь военные таланты, как-то сказал: «У этого Вольтера,[218] которого все так превозносят, а я и в грош не ставлю, есть все же один хороший стих:
Г-н* высказался о какой-то книге; с ним заспорили, ссылаясь на то, что публика держится на этот счет другого мнения. «Публика! Публика! — воскликнул он. — Сколько нужно глупцов, чтобы составить публику?».
Г-н д’Аржансон[219] в разговоре с любовником своей жены, графом де Себуром, сказал: «У меня есть для вас два подходящих места: должность коменданта или Бастилии, или Дома инвалидов.[220] Если дать вам Бастилию, все решат, что туда вас упрятал я; если Дом инвалидов, все подумают, что туда вас упрятала моя жена».
204
206
207
208
210
212
213
214
215
217
219