Болэн поднес холодный стакан ко лбу.
— Я и сам видел, что он осыпается. — Похрустел кубиком льда; иллюзия того, что крошатся его собственные зубы.
— Ты не представляешь себе, сколько все это стоит, — сухо заметил отец, глаза его освинцовели авторитетом.
— Но раз это нужно делать.
— Само собой, это-нужно-делать. Но о стоимости всего сожалеешь. Стоимость чуть ли не затмевает собою ценность насосной станции, которую пытаешься спасти.
Болэн уделил этому мгновенье спокойных размышлений.
— Может, и пусть тогда, — сказал он.
— И потерять насосную станцию! С незаменимым насосом!
— Что именно ты хочешь от меня услышать?
— Я хочу, чтоб ты мне дал совет. Мне бы хотелось услышать твои мысли.
— Продай дом и купи что-нибудь с двускатной крышей где-нибудь очень глубоко на суше.
— Ох, ну если ты что-то замышляешь.
— Сколько в этом смысла, а?
— И, возможно, тебе следует полегче вот на это нажимать, — сказал его отец, барствуя в аккуратности своего сшитого на заказ наряда. Он ткнул пальцем в выпивку Болэна, плеснувшую ныне на стену, а затем и стекшую по ней. — И если не хочешь пить, так и не наливай себе. Налить себе выпить, а потом выплеснуть все на стену — это не решение, знаешь. То есть в определенных кругах, возможно, и решение; но финансировать его я не намерен.
— Я купил эту выпивку в баре. Я ее владелец.
— Я попытался с тобой о волноломе поговорить, об этом недужном волноломе, который, если его не вылечить, сбросит мою дорогостоящую насосную станцию в реку Детройт, незаменимый насос, туго сбитый дощатый сарай и все остальное. Едва ли следует упоминать, что это разобьет твоей матери сердце. Ее семейство в этом заведении уже десять поколений; и эта насосная станция становилась свидетелем чертовой уймы их надежд и страхов. И будь я проклят, если позову в гости эскадрон профсоюзных ковбоев по шести дубов за штуку в час лишь для того, чтоб не пускать реку Детройт ко мне на газон и, полагаю, в конечном итоге в подвал.
— Ладно, — сказал Болэн, — я починю волнолом.
— Не делай ничего такого, что для тебя слишком грубо.
— Хватит уже меня задирать, — сказал Болэн. — Починю я тебе волнолом, но вот с этого момента всякого остального с меня уже хватит.
— Поступай как знаешь, мальчик мой. — Он выделил улыбку любви и понимания, которая производится в первую очередь нижней губой. — Тебе жить своей жизнью. В противном случае…
— Противном чему? — перебил Болэн, став уже какое-то время назад знатоком подобных юридических скачков, посредством которых на мошонке смыкается хватка, так сказать — одерживается верх.
— В случае, противном твоему исполнению некоторых разумных обязанностей в этих местах как основы для нашего предоставления, безвозмездно, твоего содержания, я не понимаю, как мы можем позволить тебе продолжать в том же духе.
— Вот ты и промазал, — сказал Болэн. — Я бы все равно это сделал. Очень жаль.
— Я с улыбкой выдержал сколько-то месяцев твоей бесцельности, пронизываемой лишь нелепыми путешествиями по стране на мотоциклах и в автомобилях со свалки. Я просто считаю подход к обретению себя согласно «Рэнду Макнэлли»{35} слегка ошибочным. Да будет тебе известно, что я позволю тебе тихариться в доме в ожидании твоего очередного ужасного мозгового штурма. Мой довольно обычный человеческий отклик заключается в том, что мне вовсе не хочется ходить на работу перед лицом подобной праздности. С моей стороны, разумеется, глупо было воображать, будто праздность эта невозможна без того, чтобы я ходил на работу. Как только я это увидел, так сразу понял, что могу, по меньшей мере, получить удовольствие от того, что начальником стану я. Понимаю, что это все тщета; но меня она приводит в дешевый, однако нешуточный восторг.
— Ты выразился очень ясно, — с восхищением сказал Болэн.
— Иными словами, — любезно произнес его отец, — чини волнолом или вали.
— Ладно.
— Ты его починишь?
— О, отнюдь.
— Тогда придется съехать, — сказал отец, — тебе придется валить.
Они немного погуляли. Вечер был приятный, и садовые клумбы пахли лучше, чем запахнут впоследствии, когда их укроет летняя растительность.
Наутро они побеседовали на подъездной дорожке. Теперь ум отца снова сосредоточился на его судебных делах. И беседа Болэна не удовлетворила, как это было накануне. Вот уж отец его стоял со шляпой в руке, скучая до слез.