— Никто не просил вас быть таким врединой из-за этого.
— Ладно, ну его. — Продавец настоял на том, чтоб они пожали друг другу руки. — Давайте всунем вас в парочку.
— Теперь я хочу теннисные туфли оттенка мокко.
— Я думал, вам сапоги нужны.
— Если я пойду босиком, вы мне мизинчики накрасите в «антикварный пармезан»?
— Сэр.
— Да?
— «Ранчерская одежда и седла Гоголя» не нуждается в ваших покупках.
Болэн вышел в перед магазина, шагнул к рентген-машине, щелкнул выключателем и приблизил глаза к окуляру. Сбоку у нее была ручка, управлявшая стрелкой, которую Болэн направил на memento mori{45} своих скелетных стоп на зеленом, как бильярдный стол, фоне. Он вдруг увидел, как не будет жить вечно; и пожелал подправить себе жизнь, прежде чем умрет.
Болэн уединился в номере и несчастно продремал до вечера. Проснулся он, думая о том, как однажды ночью встал лагерем на Континентальном водоразделе и тщательно нассал в Атлантический бассейн. Теперь он не был уверен, что следовало. Он попробовал вообразить, как говорит «пока-пока» убывающей лицемеризации; и привет боевокличной интеллигенции краснокожей возможности с Энн как смутным шайеннским суккубом — полная выделка оленьей кожи.
Но под его окном в Стоунхендже бензоколонок дрейфовали заправщики. «Заливай!» — казалось, говорила Америка. Голубой, сверкающий столп четко опустился под смазочной установкой, и «тойота-корона» рванула в монтанскую ночь. Эй! Вам Подарочные Марки «Золотой Колокол»{46}! На фоне далеких, зримых гор заправщики стояли у радужной волнистости «Марфака»{47}.
Все окна были открыты прохладному высокогорному вечеру; под одеялом арендованной постели Болэна вдруг настигло убеждение, что он зарыт в какой-то теневой сопатке Америки. На сосновой стене над головой — календарь «Пива Великие Водопады»{48} с репродукциями Чарлза Ремингтона{49}: волки, бизоны и одинокие ковбои, пытавшиеся утверждать, что со своими траченными глазами и изнеможенными донельзя лошадьми они имеют право на весь континент. Джордж Вашингтон пробовал то же самое: швыряя монетки за реку, он увел Америку у англичан. Болэн даже мог понять, как в первые дни индейцев, ориентированных на индеек и тыквы, извели нестреляными мушкетонами, парусными судами, географическими картами. Ровно так же, чувствовал Болэн, как макадам и банковские счета лишают его возлюбленной.
Это, ощущал он, была еще одна мигреневая весна. Он сел и куснул яблоко, симпатичное, холодное «северный лазутчик»{50}; кровь на белой мякоти; зубы портятся; зубной камень; признак низших порядков; сбрось их у стоматолога; поднови-ка их, ну, ты.
Спать.
К. Дж. Кловис, бывший толстяк и предприниматель крупномасштабных «прибамбасов» значительной стоимости и выгоды для себя, сидел в своем «Моторном доме Додж»{51}, высвобождая прозрачную смазку в блестящий металлический сосок на верхнее сочленение своего устройства. Он восхищенно улыбнулся сточенным на станке фаскам его «колена» и увидел, как маленькие четверти-арки шарикоподшипника светлеют от масла. Аккуратно пришнурованный к алюминиевой ноге со своим собственным носком в ромбик, хорошо сработанный тяжелый кожаный ботинок казался вполне как дома.
Перед ним бормотал встроенный телевизор: программа Джонни Карсона{52}. Кловис щелкнул его выключателем и раскатал на обеденном столе два чертежа, прижав их углы тяжелыми монетами какой-то иностранной валюты, которые выудил из карманов. Чертежи изображали модель башни-нетопырятни, которую Кловис построит для Америки: современная всеобщая инженерная разработка нетопырных анклавов во имя сокращения вредоносных насекомых по всей земле. На чертежах привлекательность конструкций не скрывалась; они величественно вздымались от лепных бетонных устоев и были оборудованы стильными крышами из колотого гонта, увенчивавшими три уровня отверстий, сквозь которые могли проникать летучие мыши. Поэтажный план, если его так называть, создавался, в общем, на основе великого храма Механтапека на высокогорьях Гватемалы. То есть «монахи» в данном случае — нетопыри — обитали в отдельных, но связанных между собой цепочках келий, грубо продолговатых в поперечном сечении, и каждая дебушировала в центральный желоб, сиречь говносток; сбор из него, ценное удобрение, можно было продавать для покрытия амортизации самой башни.