И, конечно, это не только пикареска, но и комедия манер. Сам Макгуэйн отмечал среди прочего, что вырос он в атмосфере «войны полов». Нам сейчас она представляется эдаким диким пережитком патриархального общества, но не менее нелепой она виделась и ему, а потому, играя в романе мачо-комические нотки, автор ставит читателю очистительную сатирическую клизму. Простите мне смешанную метафору, но она, как вы увидите, вполне в стиле этого романа. Да и не случайна она вообще-то.
И это — в высшей степени «контркультурный роман». Главный персонаж его — продукт «лета любви», идеалист и оболтус 1960-х со свойственными той эпохе Большими Ожиданиями и Великими Американскими Надеждами. Вот только живет он теперь в той мифической стране, которой больше нет (если она когда-то и была). Его ближайшие родственники — «шлемиль и одушевленный йо-йо» Бенни Профан из «V.» Томаса Пинчона и «Юный Гноссос Паппадопулис, плюшевый Винни-Пух и хранитель огня» Ричарда Фариньи из романа «Если очень долго падать, можно выбраться наверх» (рус. пер. Фаины Гуревич).
Как и они, Николас Болэн отнюдь не герой, да и, в общем, не пресловутый «беспечный ездок», чей образ не раз создавался на экране Питером Фондой — в авторской экранизации (1975) третьего романа Макгуэйна «92 в тени» (1973) среди прочего. Вслед за Лаури Томас Макгуэйн считал не обязательным создавать «великих персонажей». Болэн объяснимо лишен истории: весь его генезис передается только в воспоминаниях, да и те не очень надежны, ибо таково свойство нашей псевдоисторической памяти. Как ни странно, при всем этом — он вполне персонаж Сэмюэла Бекетта: тот ведь тоже болтался по сумеречной зоне между модернизмом и постмодерном, а жизненное кредо такого персонажа отчетливее всего сформулировал в песне, вышедшей в том же 1965 году, Боб Дилан: «…Любой провал успеха крепче // А провал — так он и вовсе не успех».
Кроме того, «Шандарахнутое пианино» — каталог китча, потребительской пошлятины, житейской эфемеры, из которого узнать об Америке 1960-х годов можно гораздо больше, чем из травелогов советских штатных (заштатных… штатских… штатовских…) американистов вроде Бориса Стрельникова, ездивших по стране примерно в то же время и мало что в ней видевших и понимавших. Приключения персонажей Макгуэйна происходят в вещном мире, окончательно ставшем пресловутым «обществом потребления»: «американское пространство» расфасовано в пачки, и на каждой — ярлык с рекламным лозунгом. В этом и драма нашего идеалиста, несмотря на то что от драматичности он склонен отмахиваться вообще. Я очень стараюсь не пускаться в обобщения вульгарного марксизма, но уж очень бросается в глаза. И понятно, что без «Шандарахнутого пианино» у нас на горизонте не возникли бы более поздние «каталоги Америки» Дейвида Фостера Уоллеса или Брета Истона Эллиса.
Мир вещей этих меж тем уже покрыт налетом времени, приобрел винтажную патину и оттого ныне может показаться даже, пожалуй, очаровательным. Но многие из нас не жили не только в той стране, но и в том времени — а такой мир, как видим, и тогда был столь же нелеп и абсурден, каким видится и сейчас. Вот только исхода из него так и не случилось, а это — хорошо знакомый нам сантимент модерна: «Живи еще хоть четверть века — всё будет так. Исхода нет». Дважды мы этот срок уже прожили — и что?
В общем, комический этот роман — на самом деле очень грустная книга. О несбывшихся надеждах, о похороненных или так и не родившихся замыслах, о невоплотившихся планах. О предательстве времени — хотя время ничем нам и не обязано. Этим нам она и дорога до сих пор — последней своей строчкой, в частности. Потому что мы же не в блендере родились.
Томас Макгуэйн
ШАНДАРАХНУТОЕ ПИАНИНО
Эта книга — моим матери и отцу.
По спокойной глади моря
любая лодка
гоголем плывет.
1
Много лет тому назад дитя шандарахнуло из мелкокалиберной винтовки с дерева по пианино в открытые летние окна соседской гостиной. Дитя звали Николасом Болэном.
Будучи стащен с дерева хозяином пианино, а мелкашка — разбита о камень и выброшена, — он, удерживаемый за шиворот в гостиной, вынужден был разглядывать пианино в упор, копаться у него в нутре и видеть порванные струны, щепастые дыры, сквозь которые стройные столпы света воспламеняли внутри пианино кружочки тьмы.